что всегда чувствую, когда думаю и слышу о нашем папе: прилив счастья, что у нас такой папа.
— Правда?.. А я, Таня, совсем другое чувствую, когда при мне говорят о папе и на меня глазами показывают: сын его!
— Что же?
— Как бы тебе понятнее объяснить… Мне всегда кажется, что ребята думают — задаюсь своей фамилией. Но это не так, Таня! Ведь они не знают, как трудно носить такую фамилию.
Таня положила руки ему на плечи:
— Нет, Тимка, фамилию Фрунзе носить не трудно, а… — Она подумала, подбирая нужное слово, и сразу же нашла: —…ответственно. Ты меня понял?
— Какая ты у меня замечательная сестра, Таня, — не мог не восхититься он. — И как ты хорошо сказала про ответственность…
Воспоминание затуманилось, веки отяжелели, и колесный перестук удалился далеко-далеко: «До-гоняй… до-гоняй… Та-ганаш… Та-ганаш…»
Колесо, большое и похожее на велосипедное, завертелось перед глазами, высверкивая спицами. Мелькнула мысль: «Это ж не колесо — пропеллер!» И откуда-то издалека, а потом совсем рядом возник близкий голос Степана:
— Тимка!.. Слышишь, утро!
— А… — встрепенулся Тимур, вскидывая светловолосую голову и щурясь.
В глаза ударил солнечный луч, переместился выше и начал поигрывать в никелированных деталях купе — то в дверной ручке, то в настенной пепельнице. Степан стоял с полотенцем через плечо. Старики мирно похрапывали.
— Иди умываться, а то через полчаса очередь выстроится!
«Проспал Таганаш», — подосадовал Тимур и, прихватив вафельное полотенце с черным железнодорожным клеймом, мыло, коробочку зубного порошка со щеткой, пошел вслед за Степаном в тамбур.
А паровоз, бодро покрикивая, мчал состав по утренней крымской земле.
Джанкой… Симферополь… Севастополь…
Море!
Дорога из Севастополя в Качу начиналась на противоположной стороне глубоко врезанной в берег Северной бухты. Всегда подернутая крупной зыбью, она внушительно щетинилась стальными утесами боевых кораблей Черноморского флота. Пассажирский катер, пересекая залив с юга на север, казался в сравнении с морскими гигантами беспомощной скорлупкой. Тимур и Степан не сводили глаз с вереницы бронированных кораблей.
— Силища! — восхищенно бросил Степан.
Тимур кивнул. Вспомнился рассказ Климента Ефремовича и о том, как сожалел отец, когда увидел, что врангелевцы безнаказанно уводят национальный флот за кордон: ни одного боевого корабля не осталось на рейде.
Прошло двадцать лет… Много это или мало? Тимуру казалось, много, вечность. Ему-то самому, считай, только-только перевалило за семнадцать. И все время, пока он рос, росли и они, вот эти несокрушимые броненосцы, готовые, если что — сами сокрушать.
На северном берегу бухты Тимур и Степан отыскали качинский военный автобус. Несколько женщин, видимо, жен комсостава, двое сержантов и один красноармеец в летной форме уже разместились, а парень с лицом скуластым и сизовато-смуглым возбужденно ходил по проходу, поторапливая шофера-бойца:
— Слушай, э? Давай отправляться, э? Видишь, новый провод достал, э? — Он на ходу пнул тугой моток белого электрического шнура. — Мне спешить надо.
Женщины потихоньку посмеивались, а шофер флегматично отзывался:
— Не экай, Ахмет, сегодня доедем.
При появлении двух незнакомых парней с чемоданами нетерпеливый Ахмет набросился на них:
— На Качу, э? Занимай свободные места! Все! Поехали, э?
Протиснулись в самый зад автобуса, и красноармеец тут же подсел к ним.
— Вижу, нашего полку прибыло! Откуда?
— Из Москвы, — сказал Степан.
— Я сам на Каче без году неделя, но, скажу вам, братва, это не наш Серпуховский аэроклуб. Здесь — классика! Сами-то столичный окончили?
— Что? — не понял Тимур.
— Аэроклуб.
— Мы учились в спецшколе, — осадил Степан говорливого аэроклубовца.
— О! — в свою очередь не понял тот и доверительно протянул новичкам руку: — Безродных.
Автобус покатил по горной дороге. Тут и там на склонах гор белели домики под красной черепицей. Селения утопали в сочной листве садов и виноградников. По дороге брели меланхоличные ослики в соломенных шляпках, нагруженные тюками или запряженные в небольшие тележки, — садоводы и огородники везли в город фрукты и овощи.
— Ишачки в чепчиках, надо же! — хохотал Безродных. — Придумают же, черти!
— Э-э… что ты понимаешь, — поморщился Ахмет. — Это чтоб солнечный удар не стукнул!
Начался новый подъем, а после натужного карабканья в гору — еще один спуск. А дальше — словно огромный занавес распахнулся: глянцевито-сияющая синь моря переходила в знойное плато, густо поросшее ковылем и красным степным маком. Морской ветерок колыхал сизое ковыльное половодье, маки, раскачиваясь, вспыхивали ярче, и уже казалось, что степь от края до края задымилась и занялась низким, стелющимся пламенем.
— Словно огонь! — восхищенно воскликнул Тимур.
— Красотища! — согласился Степан.
— Подобной красоты здесь хоть отбавляй, — небрежно заметил Безродных и махнул рукой: — Вона она — наша Кача! Как таковая!
Тимур и Степан разом оторвали взор от пламенеющей степи и глянули вперед. Среди обширной низины веселым островком зеленела рощица. Она приближалась быстро, и уже отчетливо различались высокие тополя и ясени, а в их синей тени светлели аккуратные домики. Справа от посадки в воздухе расползалось облако желтоватой пыли, а над тем облаком набирал высоту самолет.
Вскоре перед автобусом степенно отворились ворота со звездами и авиационными эмблемами, а дальше вытянулась в глубину длинная, хорошо ухоженная аллея. Автобус затормозил, замер. Кача!
Один из сержантов, выходя, разъяснил:
— Вам, ребята, сразу к дежурному по школе. Тот двухэтажный дом — штаб.
В штабе старший лейтенант с красной повязкой на рукаве взыскательно оглядел прибывших, покосился на их чемоданы и зычно спросил:
— Документы при вас?
— Мы привезли запечатанные пакеты на имя начальника школы, — ответил за себя и Степана Тимур.
Дежурный распахнул журнал для записей и наставительно напомнил:
— Вся служебная почта, к вашему сведению, адресуется на имя начальника школы, но это не означает… Одним словом, пакеты на стол.
Поспешно раскрыли чемоданы, вынули большие конверты, опечатанные сургучом. Дежурный клюнул пером в лиловый зев чернильницы и взглянул на Тимура:
— Фамилия?
Тимур положил на стол свой пакет:
— Фрунзе.
— Что… Фрунзе? — не понял дежурный.
— Вы спросили фамилию, — сказал Тимур, слегка краснея. — Я ответил.
— Фрунзе? — Перо медленно, словно все еще раздумывая, писать или повременить, поползло по четко отбитой пунктирной строчке журнала. — А ваша?
— Микоян, — протягивая свой пакет, отозвался Степан.
— Микоян?.. Гм… — Старший лейтенант встал, сгреб пакеты и предупредил: — Обождите!
Он пошел по лестнице на второй этаж, а Тимур поморщился:
— Начинается… И что я, как отец когда-то, не взял себе фамилию Михайлов? — И спросил, подделываясь под зычный голос дежурного: — «Ваша фамилия?» «Михайлов, товарищ старший лейтенант!» Просто, как дважды два.
Степан усмехнулся и признался:
— А я, знаешь, как иногда называюсь? Туманяном. И не придерешься — фамилия матери. Но здесь, Тимка, у нас с тобой есть только один выход из этого «фамильного затруднения» —
