Вот… Это — правильные слова. Те, что нужны.
А всякие там вопросы… Нахрена? Даже думать не хочется о том, что будет, когда мы приедем в город, и она узнает… Все узнает обо мне.
Хочется закуклить нас, обмотать, как куколок шелкопряда, только вдвоем, здесь, в безвременье. Хочется забыть обо всем мире, который за окнами давит и по голове бьет.
Хочется любить ее.
Не брать, а именно любить, как мужчина любит женщину, выделяя ее из всех, как единственную. Свою.
Откуда такие тупые мысли в моей голове, непонятно. Наверно, гормоны бьют, запах Принцески, сладко-пряный, оглушающий, вкус ее, нежный-нежный…
Даже на монаха давит такое, меняет его.
Алинка извивается от удовольствия, стонет все громче, и я улетаю вместе с ней. Реально улетаю, в первый раз от подобного.
Ну, значит, чуть позже с затыканием ротика разберемся.
Глава 18
— Тебе надо срочно в Москву?
Нет, все же я ей рот некачественно затыкал. Или мало? Или недостаточно жестко?
Закрываю на мгновение глаза, сильнее сжимаю пальцы на затылке Принцески. Судорожно вздыхает. Нет. Нормально я затыкал. Даже сейчас, от одного только моего движения характерного заводится.
Черт, Принцеска! Откуда ты такая взялась? Словно под меня делали…
Отгоняю ненужные мысли, отвечаю ровно:
— Да, отпуск заканчивается.
Тихий вздох, пальчики поглаживают грудь.
— Жаль… Могли бы… Могли бы… Тут… — и последнее слово с выдохом.
Теплым-теплым, таким, что мурашки по коже бегут непроизвольно.
Да, Принцеска моя… Мне тоже так жаль.
— Почему ты убежала из дома? — раз уж у нас тут откровенность. Не то, чтоб я хочу это услышать…
Не хочу, наверно. Эта информация — лишние нитки, привязывающие меня к ней. Моему заданию. Моей головной боли.
Очень много чего можно себе напридумывать в момент близости, когда берешь нравящуюся тебе женщину. Каждый мужик знает в себе такие собственнические инстинкты: моя, моё, все решу, всех порву…
Но человек — это не только инстинкты, а еще и мозги.
И я отчетливо понимаю, что, кроме секса, ничего не поменялось.
Мы с Принцеской по-прежнему совершенно разные, очень плохо друг друга знающие люди. И миры у нас разные. То, что они случайно соприкоснулись краями, вообще ничего не значит.
Потому не хочу я дополнительной информации от нее. Не хочу думать, что мне потом с ней делать.
И как не чувствовать себя кретином и тварью, если… Если ничего не буду делать.
— Понял, да? — усмехается она, а затем ложится рядом на спину, смотрит в потолок, медлит, словно выстраивая в голове фразы, которые мне можно говорить. Скорее всего, так оно и есть. — Я не сбегала. Я уже совершеннолетняя. Просто ушла.
— Почему?
— Просто… Знаешь, все в какой-то момент стало настолько глупым… Пустым. Захотелось новых впечатлений, понять, что такое — реальная жизнь, где ты решаешь за себя, а не…
— Родители? Богатые?
Спрашиваю равнодушно, чтоб не решила, что мне интересен статус ее предков.
— Да, деньги есть у них, я же сказала, что отблагодарят… — как и думалось, совершенно неверно понимает она мой вопрос, и, вроде как, хочет злиться, но потом передумывает. — Не в деньгах дело… Папа, он… Очень непростой человек…
Да уж, это я в курсе, блин.
— И он просто не слышит меня, понимаешь? Просто не хочет слышать! Считает, что все лучше меня знает, что все уже решил! А я — сама хочу! Сама все хочу решать!
Все ясно.
Савин, естественно, в своем репертуаре, было бы странным, если б он в домашних условиях из зверя превращался в домашнюю пусечку.
Дочка росла-росла… И выросла. А он и не заметил за делами рабочими.
Вот и получил подростковый бунт во всей красе.
Понятное дело, что ничего криминального, и понятное дело, что Принцеска его любит и уважает. Это заметно из ее тона, из ее нежного «папа», а не «отец». И ее попыток оправдать его поведение.
То есть, сил на бунт хватило, а вот на полноценную ненависть — нет. Значит, не за что ненавидеть.
Можно расслабиться, да, Лех?
Никакой дракон твою Принцеску не похищал, не мучил. Это Принцеска сама, безалаберная и наивная, вырвалась из отцовского замка и помчалась на волю замкадовскую.
Тебе теперь должно полегчать, гребанный ты рыцарь. Полегчало?
— Нарешалась? — выходит иронично, но Принцеска не обижается. Привыкла уже к моему обращению.
— Ага, — она неожиданно фыркает, отвечая на мою подначку, задирает тонкую ножку, любуется розовыми ногтями и нежными пальчиками, — нарешалась. Валька… Это тот парень, с которым я приехала сюда, мы в сети познакомились, предложил поехать на этот фест, сказал, что у меня голос офигенный, он меня слышал на одном из универовских выступлений, тоже там учится… мы с ним долго переписывались, потом встречались пару раз, в Москве. Ну вот и предложил. Типа, мне нельзя зарывать такой талант, а он продюсер, и на этот фест приедут «Ноги Миноги»… Это группа такая, очень крутая… И как-то он так удачно попал, на период моего особенного раздражения папой, что я… Просто рванула с ним, прихватила карточки, паспорт и телефон. Больше и не надо ничего. В тот день, когда ты меня… спас, я как раз первый раз пела. И очень круто все было, мне все нравилось, а потом такая фигня началась… Он мне предложил дунуть для кайфа, а я этого терпеть не могу. Вообще не употребляю ничего и никогда. А, учитывая, что мне ничего, кроме сцены, на фесте не понравилось… Короче, Валька пошел нафиг. А потом появились эти… Ну, а потом — ты… Черт… — она переворачивается на живот, смотрит на меня своими невозможными глазами серьезно очень, — Леш, если бы не ты… Спасибо тебе большое! Я, конечно, та еще… Теперь, когда тебе рассказываю это все, словно со стороны себя слышу и понимаю, насколько все… Глупо и беспечно.
— Это да, — поощрительно глажу ее по щеке, кайфуя от нежности и мягкости.
Она сейчас — как маленькая феечка, красивая до одури и загадочная.
— И потом тоже… Спасибо тебе, вообще, за все. Жаль, что мы тут не можем остаться… Черт…
Она опять вздыхает, красивые глазки ее становятся еще темнее и печальнее.
