к пираниям примкнул,
И Коля Шмаков даже устыдился,
Что меченосца кормом попрекнул.
Я до сих пор понять его пытаюсь,
Я просчитать хочу его шаги.
Он по стеклу постукал: «Извиняюсь!
Прости, братан, заклинило мозги!»
И меченосец, несколько вальяжно
К нему по синусоиде подплыв,
Вильнул хвостом: «Да ладно, брат, неважно,
Смотри, чтоб не случился рецидив!»
Так вот о тех гамбитах, что Колюха
Нам по работе начал выдавать:
Хоть нас достала чёртова житуха,
Ему на это было наплевать.
Он говорил, что всё имеет уши:
Деревья, камни, стены, потолки,
Народ, что на скамейках бьёт баклуши
И у подъездов чешет языки.
От этих говорливых старушенций
У нас у всех болела голова.
Что было главной сутью их сентенций?
Одна сплошная сорная трава –
Для нас, но не для Кольки. В некой дымке
В тумане он как будто пребывал.
Обрывки сплетен, слухи, анонимки
Он в схемы и в таблицы превращал.
Он версии свои в режиме бреда,
Себя не понимая самого,
Фиксировал и даже сам не ведал,
Что за система это у него.
Он даже Солнце брал под подозренье:
«А ты вообще там светишь-то кому?»,
Как будто бы другое измеренье
Открылось неожиданно ему.
И эта, мягко скажем, необычность
Нисколько не тревожила его.
Да, тут уже не просто эластичность,
А тут и не понять уж ничего!
Буквально всё, что к делу относилось,
И всё, что было сбоку, в стороне,
Им скрупулёзно в списки заносилось,
И, в транс впадая, в полной тишине,
Все эти цифры, графики зачем-то,
Заветные каракули свои
Он закреплял на стенах изолентой,
Листов тетрадных целые слои.
Уставится вот так на это дело,
Да и сидит до ночи, как чурбан,
И шепчет что-то там осоловело,
Пока не дашь по лбу ему щелбан!
А после тряханёт башкою сонной:
«Да, я дурак, а ум куда девать?»
Я ж говорю, имелись все резоны
В палату номер шесть его сдавать!
«А если сдать, то кто работать будет? –
Начальник, Клещ, однажды пробурчал, –
Кому кем быть, история рассудит,
Так Ленин нам великий завещал».
Да-да, читатель, здесь не опечатка,
Ильич со всех портретов щурил глаз:
«Эй, как вы там?», — и мы порой с устатка
За это дело пили. И не раз.
Колюха по рабочим мог вопросам
Любому чемпиону фору дать:
«Листок семнадцать, строчка номер восемь,
Столбец четыре, фраза номер пять!» –
И тыкал пальцем в карту, в план района,
И просто говорил: «Ищите здесь!»
И с любопытной рожей удивлённой
Ты под руку к нему уже не лезь.
И строки на листке свои кривые
Он мог нам вслух с усмешкою прочесть,
И опера неслись, как чумовые,
Куда он скажет, — хоп! И «палка» есть!
Раскрытие, выходит, состоялось,
Вещдоки изымались «на ура!»,
И местное ворьё впадало в ярость,
И мы смеялись: «Вот вам, фраера!»
Чего тут скажешь? Эти все победы
Остались где-то в прошлом у него.
Как быть теперь, не знал он и не ведал,
Себя не понимая самого,
Как с этой шайкой нового формата
В итоге он хотел бы поступить –
Не то их расстрелять из автомата,
Не то башку им к чёрту открутить?
Но что до этих методов, ребята,
То Коля применять их не горазд,
Тем более ещё, что автомата,
Как ни проси, никто ему не даст.
И это было всё до новой эры,
Что началась три месяца назад,
Когда мы стали все, как пионеры,
Что в горны свои медные дудят,
Мол, тру-ту-ту! идём единым строем
Вперёд, чтоб делу партии служить!
(А я скажу, не худо бы ещё им,
Как вырастут, свободой дорожить).
Наш Коля Шмаков — лучший спец на свете!
Три месяца, с апреля по июнь,
Нахохленный, сидел он в кабинете,
К нему ещё без спроса нос не сунь.
И всё оно крутилось вперемешку,
И сердце его бухало в груди,
И фоторобот, будто бы в насмешку,
Ему всучили: вот тебе, гляди!
На что глядеть? Порвать бы это в клочья!
Таких у нас по городу не счесть:
Кружочек, точка, точка, два крючочка,
Вот это вот лицо его и есть,
Их главного большого воеводы,
Ну разве только уши подлинней,
Чем просто у обычного народа, –
Бессмысленный абстрактный дуралей.
Свести концы с концами воедино –
Все донесенья, справки, рапорта,
Сложить их вместе в общую картину
Не мог Колюха Шмаков ни черта.
«Расслабься, — мы кричали, — аналитик!»,
В кабак его пытаясь уволочь,
А он рукой махал лишь: «Отвалите!»
И думал, думал, думал день и ночь.
Хоть было в нём возвышенное что-то,
Но знал теперь по слухам весь район:
Его удел — бумажное болото,
В котором он навеки погребён.
И мы его, посмеиваясь глухо,
Такие сердобольные на вид,
Нет-нет, да и подколем: «Слышь, Колюха,
Чего он, меченосец твой, молчит?»
Он был на нас за это не в обиде,
Он новые просчитывал ходы.
Задумчивость его, я вдруг увидел,
В итоге принесла свои плоды.
Все смысловые тоненькие нити
Как надо в голове его сплелись,
И он сказал нам: «Парни, посмотрите,
Ау, ребята! Родина, проснись!
Мои мозги сегодня заискрились,
Как будто кто-то врезал мне под дых!
Я понял, где они затихарились,
Где запасное лежбище у них!»
Как будто лбом глухую стену снёс он,
Нам объявив без лишней болтовни:
«Не все, но часть из них — у нас под носом.
Я знаю, где кучкуются они!
Да, я нашёл их тайную берлогу! –
Он нам озвучил версию свою, –
Я зуб даю, что хочешь, руку, ногу,
Аквариум свой только не даю,
Что там они! Да вот вам все расчёты, –
Он начал вдруг от радости скакать, –
Мне этих гадов лично взять охота,
Я понял, где примерно их искать!
Вопрос, я знаю, вылезет у многих:
Ну что, опять пустышка? Не скажи!
Всё в цвет — и фоторобот тот убогий,
И адресок, что дали мне бомжи,
Которых нам Володька, участковый,
Для дружеской беседы подогнал,
Они народ отнюдь не бестолковый,
Вполне способны ясный дать сигнал,
Когда и кто в какой подъезд заходит,
Какие сумки, свёртки и мешки
Несут с собой, кого к себе приводят
Сомнительные эти мужички.
Мне пару справок выдали с Петровки,
И одного я вычислил уже, –
Три ходки, правда, все
