Однако в подобных мечтаниях «белых воротничков» не учитывается то, что способно привести к саморазрушению даже самые спокойные умы. Мы относимся к виду, которому свойственно восторгаться великими мыслителями, но в то же время боимся собственных мыслей, наши мысли пугают нас.
В тюрьмах самым суровым наказанием, которое ждет наиболее злостных заключенных — тех, чье поведение выходит за рамки даже дьявольских норм тюремного общежития, — считается одиночное заключение: ужасная перспектива остаться один на один со своими мыслями. Отвлечься не на что, мысли, как бильярдные шары, толкают друг друга, и бесконечный внутренний монолог иссушает то, что осталось от жизни, внося диссонанс в тишину, возбуждение в спокойствие и тревогу в предвидение. Человека определенного типа, изолированного и не приспособленного к долгим периодам раздумий, такое скопление мыслей приведет к умопомешательству.
Но Голодный Пол, казалось, мог сохранять покой там, где другой объявил бы войну самому себе и окружающим. О чем он думал? Ответ очень прост: ни о чем. К счастью, в его сознании присутствовала безмятежность, с годами ставшая его естественным состоянием. Его мозг функционировал прекрасно, и Голодный Пол обладал всеми качествами здорового, хоть и слегка необычного человека его возраста. Просто у него не возникало ни интереса, ни склонности к мысленным разглагольствованиям. У него не было внутреннего голоса. Когда он видел собаку, он просто видел собаку, и разум не подсказывал ему, что собак следует выгуливать на поводке или что ее высунутый язык похож на ломтик ветчины. Когда он слышал сирену скорой помощи, он просто слышал сирену скорой помощи, не замечая эффекта Доплера и не раздумывая, действительно ли понадобилась кому-то скорая помощь или просто водитель торопится на обед. Именно так Голодный Пол весь день сохранял в голове полную ясность и не был подвержен неприятностям, которые мир уготовил тем, кто их ищет.
Примерно в полдень он закончил объезжать адреса доставки и завез свою большую сумку назад в почтовое отделение. Но чтобы считать рабочий день законченным, ему оставалось еще одно, последнее дело. Из нагрудного кармана он вынул свое письмо с конкурсным предложением и опустил его в почтовый ящик отдела сортировки, приклеив пестрый коврик из марок мелкого достоинства, которые заранее собрал и хранил в заднем отделении бумажника. Он проделал это без всякого волнения или беспокойства по поводу конкурса: его вариант был просто предложением. Он хотел не столько победить, сколько помочь. Выберут другую фразу — тоже хорошо.
Когда он вернулся, родителей дома не было. Питер и Хелен оставили на холодильнике записку, что пошли покупать Будду в садоводческом центре. Голодный Пол сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и, не найдя в буфете ничего вкусного, съел его в кухне на том же месте, где несколько часов назад наблюдал за птицами. Кормушки снова был пусты.
Он решил прилечь на диван и стянул ботинки ленивым способом: не развязывая шнурков, поддел носком одной ноги пятку другой. Сейчас, когда после долгих утренних хождений тело Голодного Пола переместилось на диван, ступни ощущали легкое покалывание. Он задремал, не думая о том, что потом проснется в некоторой заторможенности, какая часто бывает после дневного сна. В доме вокруг него все было тихо, пусто, незыблемо.
Глава 8
Не пользуйтесь лифтами
Леонард скрепкой вычищал ворсинки из клавиатуры, когда к нему пришла очередная порция комментариев от авторши. Он послал ей традиционный набор сведений о римских носах и колесницах как своего рода сдерживающее средство, чтобы не мешала и дала ему время покрутить в голове кое-какие идеи. Даме понравилось, и весьма. В сопроводительном письме похвалы прямо лились рекой: «Ну наконец-то мы к чему-то пришли». Так учительница обращается к тупому ребенку, только что одолевшему базовое задание, которое весь класс научился выполнять сто лет назад. Ее комментарии и исправления предсказуемо сводились к тому, чтобы сделать книжку максимально похожей на все аналогичные книжки о римлянах. Ей будет легко угодить, и остальное напишется на автопилоте. Леонард не любил штамповать безликие тексты, но, когда автор придерживался иной точки зрения, он обычно не видел смысла с ним воевать. Эти книги были коммерческим проектом, но у него возникало даже больше возможностей для творчества, чем ожидалось, потому что он уступал по важным для автора пунктам, сохраняя место для творческой изобретательности там, где автор не проявлял интереса или бдительности. Всякий раз, проиграв в споре по части содержания, Леонард старался восполнить ущерб посредством стиля или ввернув словечко или выражение, которое, по его представлениям, ребенку будет интересно узнать, и он попросит родителей объяснить, что значит, например, «запеленговать» или «гусиный шаг».
Однако на этот раз ему не хотелось капитулировать и продолжать писать в том же духе. Он не был удовлетворен составлением перепроверенных текстов в рамочках или отыскиванием неочевидного поворота в переработанном апокрифическом шедевре. Было ли причиной его давнишнее увлечение римлянами, или то было следствие изменений, несомненно начавшихся в нем самом, но Леонард почувствовал желание творчества и новый импульс к работе. Некоторые дети, возможно, прочтут о римлянах только одну книгу в жизни, и ею окажется именно эта. Что, если она отвратит их от истории? Или того хуже: что, если их вдохновит пример римлян и они станут новоявленными цезарями на детской площадке, испортив жизнь тихим, любознательным детям, которым как раз и предназначалась книга Леонарда? Нет, нет и нет, так не пойдет. Он не мог оспаривать несомненную власть Рима на континенте, не мог он и отрицать его исключительное влияние на древнюю цивилизацию. Но разве не историки и социологи должны писать о достижениях такого рода? Он же хотел пробудить детское воображение, разжечь их любопытство, желание познать окружающий мир. У них еще будет много времени выучить жестокие уроки жизни, но сначала разве не нужно дать им возможность узнать о мире что-то особенное? И не его ли задача вызвать ту магию, которая возникает, когда дети читают энциклопедии, особенно своим родителям?
Леонард помнил, как получал от матери серию энциклопедий «Наш мир» по одному тому на каждое Рождество, в дни рождения, по разным другим праздникам, а иногда просто потому, что она хотела сделать ему приятное. Он всем сердцем жаждал получить полный набор энциклопедий: «Наши художники», «Наши насекомые», «Наши млекопитающие» и два десятка других. Ему нравилось получать первый том серии, когда он еще не имел представления, о чем будет рассказано внутри. Идея, что можно иметь любимые книжки или читать одни и не читать другие, была ему чужда. Энциклопедии обязательно подразумевали проявление инстинкта исследователя, открытости
