class="p">благо была широкая, меблировалась по-старому. Казалось, что в
течение семидесяти лет здесь ничего не менялось. И даже
постояльцы, въезжающие сюда куда чаще обычного, не сыграли
значительной роли в изменении этого давнего консервативного
обветшалого интерьера.
По правой стене комнаты стоял старый диван, присев, Гомозов
ощутил его жесткость и, расположившись поудобнее, начал
разглядывать помещение. Елена непринужденно засмеялась,
наблюдая за ним, и как бы объясняясь, произнесла:
– Не могу поверить, что вы у меня! И вы сами пришли! И даже
не хватаете за руки!
Гомозов почувствовал, что щеки его порозовели и стыдливо
выговорил:
– Мда… Бывало.
Напротив дивана стояло немецкое пианино, чуть
пошарканное, с потертой крышкой. Корпус и ножки его были
украшены вензелями, что придавало музыкальному инструменту
изысканность. В дальнем углу комнаты на старом комоде, на
желтоватой от времени ажурной салфетке стоял патефон. На стенах
гостиной красовались обои с пастельно-розовыми цветами, которые
обвивала блеклая зеленая листва, на полу в центре лежал ковер,
часто украшенный пестрым геометрическим орнаментом.
– Вам тут нравится? – Елена быстро скользнула взглядом по
комнате.
– Да. Неплохо. Будто попадаешь в старые уютные, но
незнакомые годы. Слишком очевидно чувствуешь себя в гостях.
– Это да. Я тут живу уже четвертый месяц. И все равно
ежесекундно ощущаю, что в гостях. Но мне тут нравится. Войдя в
эту комнату, словно перемещаешься во времени. А говорят, это
невозможно… Вот так я и живу, – Елена вдруг уловила особенное
внимание Филолета Степановича к предметам в гостиной и
произнесла: – Весь дом я вам показывать не буду, вы ведь у меня
уже бывали. В кухне, помню, точно бывали, – снова напоминала о
скверном женщина. – А больше тут и смотреть нечего.
– Вы правы, был. В вашей кухне, да и во всем доме, кроме
этой комнаты, я уже был, – на этот раз не показал смущения
Гомозов, хотя едва ли сейчас он мог вообразить интерьер той самой
кухни, помнил ее расплывчато, как в кошмарном сне. – Вы знаете, я
пришел к вам собственно… – он чуть помедлил, – из-за волнения.
Не подумаете чего. Только, умоляю, не подумайте! Человек живет и
каждый день рискует. Ведь в любую минуту, да что там минуту,
секунду с ним может что-нибудь приключиться. А у вас так мало
знакомых… И я…я… – он не договорил, замолк.
– Да, конечно. Я вас понимаю, – опустив голову, поддержала
Елена. – Я вас прекрасно понимаю!
– Вы… Вы ведь так давно не заходили, – все неуверенно
объяснял Гомозов. – И я просто пришел проведать вас.
– Конечно, конечно. Это я уже осознала. Осознала, что
причина вашего визита – вполне обычное человеческое
беспокойство.
На некоторое время все затихло. Все, кроме чуть слышно
свистящего ветра за окнами.
– Ну, раз так, и у вас все в порядке, – приподнимаясь с дивана,
протянул Гомозов. – Может быть, тогда я пойду?..
– Пойдете?! – поспешно проговорила женщина и на мгновение
закусила губу. – Да, да. Идите. Вас никто не держит.
Филолет Степанович встал и неторопливо зашагал к выходу.
– Да что же это такое?! Что же это такое?! – вдруг воскликнула
Елена. – И я вас так легко отпускаю?! Вы, можно сказать, впервые
зашли ко мне, а я вас отпускаю?! Какая дурная из меня хозяйка!
Извините меня. Никакой гостеприимности! – она вскочила и
засуетилась. – Может быть, чаю? Кофе? Кофе с творожными
пончиками? Я больше не пеку этих сердечек из песочного теста,
помните, что вам не понравились. У меня есть пончики, творожные
пончики.
– Я хотел уже идти домой, – пробурчал в замешательстве
Филолет Степанович. – Но… ненадолго, я все же задержусь у вас.
– Тогда пойду, сварю кофе! – оживилась Елена и выбежала
прочь из комнаты. – Я сейчас!
Спустя семь-десять минут кофе в крохотных кружках и
пончики на тарелке уже заманчиво дразнили аппетит, возвышаясь
на потертой крышке пианино, а между Гомозовым и Еленой
возникал разговор в приятельском тоне.
– Что же с вами произошло? – спрашивал Филолет
Степанович, протягивая руку к густо усыпанному сахарной пудрой
пончику.
– Со мной? – переспросила женщина, удивляясь вопросу.
– Да, с вами. С вами, – повторил Гомозов без малейшей
раздражительности.
– А что со мной не так? – Елена провела тонкими пальцами по
волосам и заправила за ухо выбившуюся прядь. – Что-то не так?
– Вы не приходили ко мне две недели и четыре дня, – Филолет
Степанович без смущения откусил выбранный пончик, испачкав
нос в пудре, и теперь жевал, не скрывая удовольствия.
– Ах, вот вы о чем, – она взяла короткую паузу на несколько
секунд и после продолжила: – У меня просто не было времени. А
если честно, я больше не хочу вас беспокоить. И так уже измучила
вас своими визитами. Да, и еще… Мне стало лучше. Зачем же тогда
надоедать другим?
– Ну, и славно, что вам лучше, – грузно выдохнул Гомозов. –
Очень рад за вас.
Елена чуть потянула губы в улыбке и перенесла чашку на стул
поблизости, туда же поставила тарелку с угощеньями и открыла
крышку пианино.
– Вы умеете играть? – тут же спросила она Филолета
Степановича.
– Не то что бы умею…
– У вас красивые руки. Вы умеете играть! – уверенно
произнесла Елена, нисколько не сомневаясь в своей догадке.
– Не думаю, что сейчас это будет уместно.
– Уместно! Играйте! – возликовала женщина, эмоционально
вздернув руку и привстав. Гомозов этим жестом не проникся:
– Боюсь, что я ничего не вспомню. Восемь лет, как я сдал свое
пианино на чугун. Несносный был инструмент. Постоянно
расстраивался. Только на переплавку его. Я бы сдал его и раньше,
но одна женщина не позволяла мне этого. Она любила, когда я
играл.
– Женщина? – присела Елена. – У вас была женщина? То есть
нет. Извините, я просто не правильно выразилась. Конечно, была.
Вы просто не говорили об этом. Что за женщина? Расскажите мне о
ней.
Гомозов смолчал и смерил нахальную собеседницу взглядом.
– Женщина! Женщина! Где вы?! – вдруг пронзительно
закричала Елена. Она будто в поисках огляделась по сторонам и
заглянула под стул. – Ау! Женщина! Женщина, куда вы пропали?!
Филолет Степанович наблюдал за этим представлением с
непроницаемым видом. Когда Елена подняла на него глаза, то едва
не вздрогнула от его серьезного вида и виновато засмеялась.
– Простите меня. Не удержалась, хотела пошутить. Со мной
случаются такие припадки. Это ужасно неприлично, я знаю.
Признаюсь вам, что сейчас это какая-то недозволенная
истерическая ревность, да и вы, хуже того, секретничаете. А мне
ведь очень любопытно. Очень, очень хочется узнать про ту
женщину. Прошу вас, расскажите.
– Поверьте, нечего там знать, – пресек Гомозов.
– Как нечего?! – воскликнула Елена. – Она вас, что, не
любила? А любила только ваше пианино?
– Так именно,
