говорит свою никому не нужную правду.
— Нашла, — сказала Полина тихо.
— Что? Кого? Где?
— Вот.
Она показала пальцем.
— Ну, слава богу! Ступай к нему. Я не буду вам мешать.
Охранница смахнула невидимую слезинку, а может, соринку из глаза и встала в стороне. Полина немного потопталась и подошла к могиле. С фотографии на кресте равнодушно смотрел мужчина. Умер он семь лет назад в возрасте сорока четырёх лет. Звали его Николай Петрович Шубин. Ей стало грустно. Но заплакать не получилось. Впрочем, она и не старалась. Полина села на скамеечку, огляделась, достала сигареты, потом убрала назад. Где–то близко чирикал зяблик. Он ненадолго замолкал и тут же начинал сначала.
«Зяблик, сколько я проживу?» — подумала Полина.
Он молчал, молчал, а затем выдал длинную трель.
Подошла Антонина Васильевна.
— Ну, вот, дочка. И повидала папку. Пойдём, провожу тебя. А отец какой молодой умер, надо же. Сердце?
— Сердце.
— Тут на днях одного военного хоронили. Дали залп боевыми пулями и подстрелили птичку. Она рядом с гробом шлёпнулась. Но дворник убрал, конечно. Так вот, говорили, мужик этот, полковник, тоже умер от сердца.
Она проводила Полину за ворота, обняла и неуклюже поцеловала в ухо. Стало влажно и неприятно.
Полина возвращалась пешком. Хотелось есть. Её даже слегка потряхивало от голода. Она зашла в магазин, купила пачку овсяного печенья и бутылку воды. Вдруг навалилась ужасная усталость. Полина вызвала такси. Приехала белая Kia. За рулём сидел симпатичный блондин с рыжеватой щетиной. Всю дорогу он разговаривал с кем–то по телефону.
— Я поздно приехал. Но долго не мог уснуть. Переутомился. Потом всё–таки уснул. Снилась бредятина какая–то. Мёртвые птицы мне снились. И они летали, представляешь? Такая жуть! Утром встал, выпил кофе, съел бутерброд с сыром, две сосиски и яйцо всмятку. Но без аппетита. У соседей квартиру затопило. Лифт не работает. Я лодыжку подвернул между вторым и третьим этажом. Но терпимо. Слегка хромаю. Люба приедет в четверг. Конечно, я встречу.
В гостиничном номере Полина неуклюже села на край табурета, стала поедать печенье и запивать водой. Она вдруг подумала, что её ночной поезд не приедет. И придётся торчать здесь неизвестно сколько времени.
Но ночной поезд приехал точно по расписанию.
Проигрыш
Матч был проигран к двадцатой минуте. Три пропущенных гола, удаление опорного полузащитника и ни одного удара по воротам соперника. Дальше можно было не смотреть. Ткачёв выключил телевизор, снял трубку и набрал номер приятеля.
— Видал, что эти козлы делают?
— Какие козлы? — спросил приятель. Его звали Миша.
— Ты футбол смотришь, олух?
— А, да. Погоди–ка… О, четыре — ноль уже.
— Выключай, — сказал Ткачёв. — Это мазохизм.
Миша вздохнул.
Команда плелась на последнем месте. До конца сезона оставалось семь туров. Вылет был практически обеспечен. Единственное утешение — игры за кубок страны. Неожиданно для всех команда дошла до полуфинала, попутно обыграв в гостях московский «Спартак». В этих матчах футболисты словно перерождались, забывали, какие они неудачники, в действиях появлялись злость и упорство, которые напрочь исчезали в играх регулярки. Болельщики поверили в чудо. И вот к ним в город приехал петербургский «Зенит». Сказка закончилась в середине первого тайма.
— Я заеду к тебе, — сказал Ткачёв.
— Сейчас? — спросил Миша.
— Нет, через полгода, твою мать! Есть одно дело. Буду ждать в машине.
Ткачёв повесил трубку и стал собираться. Из ванной вышла жена Юля с намотанным на голову полотенцем.
— Посмотрел свой футбол? — спросила Юля.
— Посмотрел, — ответил сквозь зубы Ткачёв.
— Что–то быстро сегодня.
— Слушай, мне надо кое–куда съездить.
— Надолго?
— Не знаю. Как получится.
— Пить будешь?
— Я за рулём.
Он надел ботинки, повесил на плечо спортивную сумку.
— Что там у тебя? — спросила Юля.
— Инструменты, что ещё.
Ткачёв поцеловал жену в уголок рта и вышел из квартиры. Его старенькая «девятка» стояла у подъезда. Кто–то прилепил к лобовому стеклу листок бумаги. Ткачёв прочитал, что там написано: «Козёл, ты перекрываешь въезд, ты будешь наказан!» Он скомкал листок и кинул через плечо. Бред какой–то! Наказан? Ткачёв бросил сумку на заднее сиденье, забрался в салон и выехал со двора.
Миша ждал его рядом с автобусной остановкой. Ткачёв распахнул дверь.
— Залезай.
Приятель сел на пассажирское сиденье.
— Чего там? — спросил Ткачёв.
— Счёт? Пять — ноль. Сейчас перерыв.
— Уроды!
— Да брось, первый раз, что ли? Слушай, ты мне инструмент когда дашь?
— Надо так подставить! — продолжал Ткачёв. — Твари!
— А куда едем–то? — спросил Миша.
— Есть одно дело.
— Заработать есть маза?
Ткачёв посмотрел на приятеля.
— Ещё как, брат, ещё как!
— Ладно. Так вот, я про инструмент спрашивал…
— Дам, дам. Тебе горит, что ли?
— Ну, вообще–то есть немного.
— Завтра завезу.
Ткачёв включил магнитолу, погонял волну и остановился на спорте.
— Шесть — ноль, — сказал комментатор. — Азмун вышел к воротам один на один и элегантно перекинул кожаного дружка через вратаря.
— Кожаного дружка, — сказал Ткачёв. — Ты слышал этого кретина?
— Ты и сам мазохист, — ответил Миша.
— До конца матча несколько минут, — продолжал комментатор. — И у нас тут эпохальное событие! Первый удар по воротам «Зенита». Мяч пролетел мимо.
Они выехали на загородное шоссе. Движение здесь было плотное. Ткачёв сбросил скорость, посмотрел на часы.
— Должны успеть.
— Это хорошо. Но едем–то куда?
— В гости.
Пока они ползли в автомобильном потоке, матч закончился. Шесть — ноль. Было слышно, как свистят трибуны.
— Облом, — сказал Ткачёв. — Меня так даже бабы не кидали никогда.
— Просто ты слишком серьёзно относишься к этому, — ответил Миша. — Так нельзя. Вредно для сердечной мышцы.
— Мне уже всё похрену!
Миша поёрзал на сиденье.
— Вить, может, ко мне поедем? Водочки выпьем, в карты сыграем…
— Я уже наигрался, аж тошно!
Ткачёв свернул с шоссе на двухполосную дорогу, уходящую в парк, проехал два километра и остановился у высоких раздвижных ворот, перекрыв въезд.
— Что дальше? — спросил Миша.
— Будем ждать.
— Ой, зря, зря мы сюда приехали!
— Посмотрим.
— Слушай, глупо это всё. Нас в ментовку сдадут.
— Хочу им в глаза посмотреть.
— Им на твои глаза плевать. Они в месяц зарабатывают больше, чем ты в год.
— Ага.
— Хочешь помучить себя?
— Хочу.
Миша сложил руки на груди.
— Ладно, хорошо. Меня–то зачем притащил сюда? Я им в глаза смотреть не собираюсь.
— Тоскливо одному, — сказал Ткачёв.
Автобус с футболистами появился примерно через час. Ткачёв достал из сумки двустволку, быстро собрал и зарядил.
— Ох, ети твою мать! — выдохнул Миша.
— Я вчера на этих козлов двести пятьдесят тысяч поставил, — сказал Ткачёв, засовывая в карман патроны. И повторил, разделяя слова: — Двести. Пятьдесят. Тысяч.
Автобус остановился у въезда. Водитель стал давить клаксон. Миша вылез из салона и резво побежал прочь. Ткачёв опустил стекло, положил ружьё на дверь и выстрелил сразу из двух стволов. Ружьё грохнуло, подпрыгнуло, и в салоне завоняло горелым порохом. Пули пролетели мимо. Водитель продолжал гудеть. Когда Ткачёв, перезаряжая, вылез из машины, тот опомнился и начал медленно сдавать назад. Места было мало, не развернуться. Автобус въехал задними колёсами в кювет и встал, загородив дорогу. Ткачёв тщательно прицелился и выстрелил дуплетом. Посыпались стёкла. По салону бегали люди. Ткачёв почувствовал азарт охотника. «По полю бы так носились», — подумал он, заходя сбоку. Увидел в окне всклокоченную голову и выстрелил. Голова исчезла, но тут же появилась снова. Ткачёв перезарядил, обежал автобус и стал палить по задним сиденьям. Он расстрелял половину имевшихся патронов, когда услышал вой сирены. Напоследок он выстрелил в бензобак, но промазал. Бросил ружьё и пошёл по обочине в сторону шоссе.
