претензиями и запросами не было. Немцы туда тоже не заходили, потому что рядом жили «эти русские», а это бог знает к чему могло привести. У обоих братских народов социалистического лагеря очень уж была сильна генетическая память о событиях 1941–1945 годов. Буквально после ста граммов водки наши люди, например, резко переставали делить немцев на гэдээровских и фээргешных: всех сразу записывали в фашисты и начинали что-то себе припоминать, прищурившись и все больше стискивая зубы. Поэтому немцы лесок обходили по широкой дуге.
О чем еще мечтать группе сорванцов?! Играй себе хоть целый день в диком безлюдном лесу. Главное, к вечеру предъявить себя родителям, а детали никого не волновали.
Так мы и делали. Гуляли, играли, даже ели. И уже были у нас в этом лесу свои тайники, тропы и тропинки, уже устроили мы и обложили камнями первое в жизни кострище на небольшой тенистой полянке. Даже определили одно место как «место сбора всех племен» – там лежал огромный валун, который откатить нам было не под силу, разве что качнуть его можно было да положить туда что-то для надежного схрона. Я там прятал свою мальчишескую ценность – старый кухонный нож с наполовину отломанным клинком. Не важно, что отломан, главное – нож! Вы слышите – настоящий нож! Им можно было резать, ну и вообще… это же как у настоящих разведчиков и индейцев!
Как-то раз мы пришли на нашу поляну рано утром и обнаружили советского солдата. Не убитого или раненого, что было бы вполне естественным на немецкой земле, кстати. Нет, он просто отдыхал. Лежал себе в тени с травинкой во рту и хитринкой в глазах и при нашем появлении не особо даже позу изменил. Хотя глаз с нас не сводил. Поздоровались, поговорили о всяком неважном. Но главный вопрос в какой-то момент все же возник. Ведь и правда – удивительно увидеть солдата в расстегнутой на несколько пуговиц гимнастерке, лежащего на травке вот так, без дела, днем. А что это он тут делает, а? Ответ вызвал в нас волну бесконечного уважения и отмел все другие вопросы.
– Я разведчик, ребята…
Вот это да! Настоящий разведчик! А мы его еще подозревать смели, стыдно даже.
Солдат рассказал нам, юным следопытам, что по специальному секретному заданию командира части он лежит здесь в специальной секретной засаде и ждет дальнейших приказаний. И что приказ скоро придет, и он должен будет выполнить свою задачу в тылу врага. Рассказ этот был абсолютно разумен, и сомнений даже не возникало – все так и есть: разведчик, командир, приказ, засада… Также не удивил вопрос, нет ли у нас чего-нибудь поесть. Это понятно, что из-за великой секретности продукты разведчику подвозят нерегулярно и только под покровом ночи, а есть хочется и днем тоже. С собой еды у нас нашлось немного, поэтому мы совершили оперативную (и тайную) вылазку по домам и вскоре вернулись с добычей, кто чем смог разжиться. Помню, был хлеб, огурец, шпикачки (кто-то молодец). Луковицы еще были. Видимо, для профилактики цинги принесли. В общем, накормили мы бойца.
Когда трапеза подходила к концу, на полянку из леса тихо вышли еще двое наших солдат. Тоже разведчики (мы первым делом сами об этом у них спросили, а те, переглянувшись, подтвердили). Правда, форма у них была чистая и воротнички белые подшиты (а у нашего белая ткань была оторвана). Как это было волнующе и интересно! Вечер среди настоящих героев! Но нам вскоре надо уже было уходить – темнело, родители могли хватиться. Эмоции переполняли нас, хотелось быть причастным к великому подвигу разведчиков, и я решил доверить нашему новому знакомому мой тайный схрон – под камнем. Даже разрешил ему пользоваться своим ножом весь вечер, ночью, если приползут враги, и еще завтра до утра, пока мы снова не придем с ним вместе сидеть в засаде. Он благодарил и долго тряс мою детскую руку. Я был горд, товарищи смотрели на меня со смесью уважения и зависти.
Еле дождавшись утра и вытерпев долгий завтрак, я оделся и бегом кинулся обратно к разведчикам, захватив по дороге товарища. Мы пришли в лес, но на поляне нас ждало только холодное кострище. И никого. А еще не было моего ножа в тайнике под валуном. Жаль. Наверное, задание получил ночью наш разведчик, а нож случайно забыл вернуть на место. И все равно жаль, могли бы так здорово вместе посидеть в засаде. Чувство было горькое, как будто подарили мечту, а потом оп – и всего лишили вмиг.
Я потом вечером папе аккуратно рассказал про разведчика, но он что-то странное сказал, я не понял тогда. «Беглый, наверное». Бегал? Наверное, бегал, все солдаты по утрам бегали да еще пели при этом постоянно «не плачь, девчонка, пройдут дожди». Но приятно, что папа был в курсе и остался спокоен. Значит, командир части предупредил моего папу про эту засаду, просто слишком уж распространяться о ней нельзя. И опять – жаль, потому что, если бы знать, куда солдат бегал, там можно было бы его еще раз встретить. Заодно узнать, куда он дел мой нож.
Удивительная красота моего детства
Не думайте, что мое раннее детство состояло только из бесцельного шатания по ограниченной территории военного городка и прилегающему к ней лесу или неосознанной игры в русскую рулетку с использованием боеприпасов отечественного производства. В моем детстве было также очень много красоты. Причем тогда она не осознавалась как подарок судьбы, а была естественной, само собой разумеющейся составляющей повседневности. Но самое удивительное, что эту красоту создавали вечно занятые, грубоватые, живущие по уставу и распорядку взрослые. Слава богу, что есть у человека внутри нечто, заставляющее его неосознанно стремиться к красоте и тратить свое время (впрочем, больше – время солдат) и деньги (деньги Красной армии Советского Союза, но это не важно) на сотворение чего-то прекрасного. От осознания этого становится тепло где-то в области сердца.
Оазис красоты находился на окраине городка. Туда я захаживал часто, в разное время года, но волшебнее всего там было зимой. Потому что вокруг какой-никакой, но снег, из зелени – только сосны, а там – настоящий райский или ботанический сад (не был ни в одном, ни в другом, но в моих мечтах они примерно так выглядят). Какой-то начальник нашего лагеря, извините – командующий военного городка, распорядился создать розарий, и он возник как по волшебству. Длинный, широкий, с размахом, он дал приют нескольким десяткам сортов роз.
Розарий. В военном городке. До сих пор хочется вдохнуть полной грудью, до боли в ребрах, когда просто вспоминаю о том месте. Как же там божественно пахло! Удивительно! Мы не знали тогда искусственных роз, которые не умеют осыпаться и долго стоят, но при этом не обладают главным достоинством цветка настоящего – запахом. Те мои, из детства, розы пахли все до единой. Я различал их, они все были для меня не безликой массой, а миром индивидуальностей. Мои розочки были живыми, и я даже иногда, кажется, улавливал, как они переговариваются.
Следил за розарием прапорщик. Немолодой уже (как мне казалось тогда), он перемещался между раскидистыми кустами, словно катился, умудряясь не задеть ни одного бутона. Телосложение его чем-то напоминало букву О. Подбородок был гладкий и тоже овальный, а под ним – его дубль или тень, – упругий такой, не колыхавшийся при ходьбе второй подбородок. Шарообразный живот с трудом помещался под форменной рубашкой, отчего пуговица в районе пупка всегда была расстегнута. И еще он всегда улыбался широкой полукруглой улыбкой, сейчас бы я сказал – «как смайлик». Проходя между рядами растений он, мне кажется, разговаривал с розами. Больше о его внешности ничего не помню. Бесконечной доброты и улыбчивости человек О.
Меня этот хранитель прекрасного впускал всегда,
