id="id81">
БРИТЬЕ
Хавьер достает свои бритвенные принадлежности. Бритва, пена для бритья, полотенце. Он снимает свитер и усаживается на табуретку перед зеркалом. Я стою и смотрю на черные и седые волосы на его спине. Они похожи на редкий жесткий мех.
— Кажется, ты волнуешься, — говорит он.
Я меняю выражение на лице, каким бы оно ни было: отвращение, радость и покорность одновременно. Может быть. Потом выдавливаю на ладонь пену и намазываю его правое плечо. Медленно вожу бритвой по одному волосатому участку за другим, периодически подставляя ее под струю льющейся в раковину воды. Я ни разу не порезала его до крови. Хавьеру нравится, когда за ним ухаживают. Возможно, это пробуждает в нем воспоминания о детстве, купании в лохани и о маме. Его мать умерла так давно, что мне даже не пришло в голову спросить о ней. Это слишком сложно.
ЭЛИСАБЕТ
Я никогда не звоню Элисабет, она всегда звонит сама. Но сегодня мне захотелось немного поболтать со своей сестрой о кризисах, которые бесконечно случались в нашей жизни. Она не отвечает. Она по-прежнему не отвечает. Я часто считала своим преимуществом то, что была старшей из двух сестер. Задумывается ли она об этом?
ИЗМЕНЕНИЯ-1
Я медленно иду в свою старую квартиру за кое-какими столовыми приборами. Вспоминаю, как у нас с сестрой в детстве была канарейка. Бертиль. Что-то в ней напоминает мне о Хавьере. Но это было так давно, а Хавьер далеко не птица. Может, я скучаю по чему-то из детства, что я нашла в Хавьере и полюбила.
Боже мой.
Боже мой!
БОЖЕ МОЙ!
Мои ноги вдруг отказываются идти. Что-то изменилось в моем районе. Ресторан «У Колина» закрыт. Окна завешаны шторами. На двери бумажное объявление. В нем даже есть слово «навсегда». Боже мой. У меня дрожат колени. Наверное, его семья так решила. Не успел он начать гнить, как они принялись делить деньги. Он заплатил немалую сумму за то, чтобы его медленно предали земле, а не кремировали. Колин считал, что последнее слишком жестоко и резко для тела, которое и так последние десятилетия слабело, и вряд ли этот обряд можно считать здоровым. Он попросил, чтобы его положили на бок в гробу. Как же он был далек от реальности. Обожаю! Был! Но так ведь не годится. Это не может быть правдой.
Я звоню Хавьеру и рассказываю ему о скандальном изменении. Он полагает, никакой причины для беспокойства нет. Я говорю, что должна переночевать в своей старой квартире, чтобы выяснить, что творится по соседству. На месте ресторана Колина может появиться что угодно, а этого нельзя допустить. О друзьях надо заботиться. Просто надо.
— В твоей квартире, наверное, все в пыли, да? — спрашивает Хавьер.
Как будто это имеет значение.
ИЗМЕНЕНИЯ-2
Каждый день я сижу у окна в своей старой полупустой квартире и качаю головой. Мир не реален. Это просто шутка. Машины для перевозки мебели и вывоза мусора сменяли друг друга перед рестораном «У Колина», и я была уверена, что на его месте появится новое симпатичное кафе. Через неделю после первого шока я была даже готова согласиться с тем, что это кафе будет довольно современным, с новомодной музыкой и молодыми официантами. Но нет. В помещение въехало похоронное бюро. Pompes Funèbres Bouleau![6] Ну и зрелище. Окна украшены тюльпанами и ангелочками. В зале выставлены гробы и могильные памятники. На электронном табло скользят буквы, бюро предлагает несколько акций по случаю открытия: скидочные дни.
Соседские собаки стали более нервными. Всякий раз, проходя мимо, я несу свежие цветы, да так, чтобы они были хорошо видны и у женщины, которая работает в бюро, не появилось слишком больших ожиданий на мой счет. Хавьер утверждает, что я слишком остро реагирую. Теперь он хочет, чтобы я немедленно переехала обратно к нему. Но я не в силах оторваться от своего места у окна.
ОБЫЧНАЯ БОЛЬ ОТ ЖИЗНИ
Я пристально смотрю на унылый фасад похоронного бюро. Хорошо бы, кто-нибудь разбил окно. Или все окна. Интересно, как зовут женщину, что там работает? Она постоянно чем-то занята. Неужели у нее нет никакой другой жизни? Как называется пятый черепной нерв? Я не могу вспомнить названия всех норвежских весенних первоцветов. Я могу навскидку назвать только нескольких американских президентов. Как же на самом деле звали четвертую жену Генри Вильямса? Тильда? Труди? И как мы отпраздновали первую совместную операцию по трансплантации сердца? Наверняка шампанским. Не решаюсь никому рассказать об этом. Если, например, Хавьер станет думать, что я склеротичка, дела могут пойти хуже, и все полетит вниз по спирали. И я нигде не могу найти чесалку для спины. Нехорошо. Это совсем нехорошо.
ПРОСТЫНКА
Я сегодня проходила мимо похоронного бюро целых два раза, но внутри никого не увидела. Только орхидеи, мерцающие свечи и новая экспозиция из трех маленьких белых гробиков с орнаментом по углам.
Крышка одного из гробов была снята. Внутри лежала белая рубашка, подушка и простынка. На самом деле я испытываю облегчение, что не нарожала детей и они не поумирали.
Я бы не выдержала такого.
РАССЕЯННОСТЬ
Хавьер удивил меня: купил билеты на балет. Импульсивность ему не свойственна, и он прекрасно знает, что я не люблю, когда меня застают врасплох. И все же приложил массу усилий, чтобы добыть эти билеты. Когда он позвонил, я с трудом скрыла раздражение от того, что он меня побеспокоил. В похоронное бюро как раз входили двое одетых в серое мужчин. Один был в шляпе. Войдя в помещение, они остановились у самых дверей. Может, они ждали женщину, которая там работает. Ее нигде не было видно, а мужчины тихо стояли на месте. Вроде бы мужчина в шляпе сказал что-то мужчине без шляпы.
— Что думаешь? — спросил Хавьер.
Я ответила ему что-то вежливое, уж не помню, что именно, но биение мыслей в моей голове уже уподобилось сердечной аритмии.
После разговора с Хавьером я сидела и раздумывала, правильно ли он меня воспринимает. А может быть, это я влюбилась в мужчину, которого совершенно не понимаю. Досада улеглась лишь спустя несколько часов, и я поняла, что балет — это отвлекающий маневр.
Он прав.
Озабоченность делами похоронного бюро полностью поглотила меня.
ГРУСТЬ
