с Габриэле д'Аннунцио — летом 1920-го, еще до ликвидации «лирической диктатуры» в Фиуме, Муссолини написал ему, что полеты захватили его целиком, что необходимо уничтожить тиранию пространства и что с этой целью он собирается принять участие в авиаперелете Рим — Токио.
Это интересное заявление.
Тут как в малой капле воды видна смесь того, что потом станет фирменным рецептом Муссолини: и самореклама, и «облик героя», и подражение кому-то или чему-то, чем он искренне восхищается: скажем, полетом над Веной в 1918-м, проделанным Габриэле д’Аннунцио, ну, и объяснение того, почему он не может приехать к великому герою лично и появиться у него в Фиуме.
Занят — готовится лететь в Японию…
Русскоязычному читателю тут может послышаться и еще одна нота, совсем уж комическая: чем, собственно, авиаперелет Рим — Токио так уж отличается от автопробега Москва — Васюки?
Но роман Ильфа и Петрова еще не был написан, и по-русски Бенито Муссолини в любом случае не читал, и вообще, в 1921 году ему было не до литературы.
У него появились совсем другие перспективы…
IV
В мае 1921 года Муссолини стал членом парламента Италии, и не просто членом парламента, а главой целой фракции из 35 депутатов. Одним из депутатов, пришедших в парламент вместе с Муссолини, был его земляк, юрист из Имолы, городка примерно того же размера и значения, что и Форли. Звали его Дино Гранди, он был еще очень молод, всего 26 лет, и про текущую в Италии «вооруженную классовую борьбу» знал не понаслышке. В 1920-м в Болонье были волнения по поводу избрания мэра — на выборах победил социалист, но патриоты итоговых результатов не признали, провели шествие по городу.
Дело дошло до стрельбы.
Дино Гранди-попал в засаду, чудом остался жив — и теперь в парламенте стоял по правую руку от Муссолини, уверенный в том, что парламентскими спорами проблемы не решить.
Бенито Муссолини думал точно так же.
После волнений в Болонье, когда фашисты хоронили погибших там мучеников, он в ноябре 1920 года высказался в том смысле, что «партия социалистов — это русская армия, стоящая лагерем посередине Италии», и призвал всех благомыслящих итальянцев сплотиться вокруг фашистов — патриотических союзов фронтовиков.
В общем-то нечто в этом духе и делалось без всяких призывов.
Фашистские «сквадры» в Тоскане снабжались оружием посредством местной полиции. А в Милане явившийся туда из провинции за инструкциями поклонник был в редакции «Народа Италии» встречен следующим образом: Бенито Муссолини времени на беседу с ним не нашел, но после двухминутного излияния преданности вручил посетителю записку с адресом, по которому и велел обратиться. Там тот получил два узелка с револьверами и отбыл домой — под огромным впечатлением от «чуда решимости и прямого действия».
В соответствии с предвыборными расчетами партий, входивших в Национальный блок, фашисты стали действовать как «вспомогательная полиция, не связанная законом». Но сплошь и рядом они взяли на себя полномочия и пошире и встали не столько «вместе с полицией», сколько вместо полиции.
Национальный блок, придуманный Джолитти, оказался столь хрупким, что развалился буквально накануне выборов. Партии, входившие в него, передрались между собой. Джолитти усидел в кресле премьера только до июля 1921-го, а премьером оказался И. Бономи[39] бывший социалист, позднее — министр в правительстве Джолитти. Он рассматривался как «промежуточный лидер», человек без особого личного авторитета. Одним из факторов падения Джолитти было то, что Муссолини здраво поглядел на положение — он отказался голосовать вместе с правительством.
Его «фракция фашистов» перешла в оппозицию.
Марш на Рим, 1922 год
I
По результатам выборов от 15 мая 1921 года в парламенте Италии оказалось 275 депутатов от Национального блока. Поскольку социалисты получили 122 мандата, а коммунисты и вовсе всего лишь 16, то получалось, что «националисты» получали твердое большинство — если б только они не передрались между собой. В этом смысле фракция фашистов не была исключением из правил — разве что шла впереди прочих по интенсивности. Когда новый парламент собрался на свое первое заседание, фашисты выкинули из зала депутата-социалиста, обвинив его в дезертирстве во время войны.
Но что действительно ставило ее в особое положение, так это полная неопределенность самого термина — «фашизм». Понятие было очень уж расплывчатым.
Фашизм — что это, собственно, такое?
Ну, в самых общих выражениях — фашизмом в то время именовалось всякое проявление бурного национального патриотизма, но в каждой провинции имелась своя собственная версия того, к чему же этот патриотизм следует приложить.
Скажем, в Тренто или в Триесте фашизмом называлось активное искоренение всего, что напоминало о недавнем правлении Австрии. Что, как ни странно, включало в себя подавление не только немецких, но и славянских союзов, и даже библиотек. Австрийские власти как-никак отличались терпимостью и ко всем этническим «лоскутам» своей «лоскутной империи»[40] относились одинаково.
Однако Австро-Венгрии больше не существовало, а итальянские фашисты настаивали на введении полной итальянской идентичности.
Являлась ли требование такой идентичности фашизмом?
В какой-то степени ответить следовало бы положительно, но в долине реки По — скажем, в Ферраре, где действовал Итало Балбо, — под фашизмом понималось вовсе не «подавление славян», которым в Ферраре неоткуда было и взяться, а разгром левых профсоюзных организаций. То же самое происходило и в Ареццо, и в Умбрии, и в Тоскане. Тут дела напоминали скорее вялотекущую гражданскую войну — если с января по апрель 1921-го в «беспорядках» было убито больше сотни человек, то с апреля по май, всего лишь за один месяц, к ним добавилось еще столько же, а счет раненых и покалеченных превышал эти цифры вчетверо.
В индустриальный городок Эмполи, неподалеку от Флоренции, 1 марта 1921 было устроено вторжение фашистов. Ядром их отрядов стали суперпатриотически настроенные студенты, пополнившиеся множеством фронтовиков, — и они разгромили в Эмполи все учреждения Социалистической партии Италии, под лозунгом «Убирайтесь, или вас похоронят!».
И вот на фоне всего этого Бенито Муссолини выступал в своей газете как человек, который может быть «всем для всех», и говорил — с огромной энергией и решительностью — на дюжину ладов сразу.
Больше всего он упирал на то, что «следует восстановить порядок на основе общенационального согласия». И говорил, что государственное регулирование экономики перешло все границы. Рычаги государства должны быть усилены в политике, но безусловно ослаблены в экономике — это не его компетенция.
То, что Муссолини говорил по поводу экономики, было буквально списано с программы Либеральной партии,
