Аптекарь передал книгу Шмидту.
— Что ты думаешь?
Конрад долго молчал. Лица его я не видел, но заметил, как он сутулится над книгой, разглядел узлы на его руках, упирающихся в стол. Колени у меня начали болеть, бедра затекли от долгого сидения в неудобной позе.
Наконец Конрад заговорил.
— Если все, что ты сказал, правда, то почему ты предлагаешь книгу нам?
Карлик рассмеялся — резкий, неприятный звук.
— Почему люди продают тебе слитки золота, когда могут сделать из него кубок и продать за более высокую цену? Да потому что я не владею ни мастерством, ни знаниями, ни инструментами. Да и исходных материалов у меня нет. У меня есть лишь эта книга. А вам только ее и не хватает для доведения вашего искусства до совершенства.
Он, злобно ухмыляясь, уставился на Конрада и потянулся, чтобы забрать книгу. Конрад тяжело шлепнул рукой по книге, останавливая карлика.
— Мы ее берем.
Он снял с шеи шнурок с ключом и отпер шкаф. Карлик спрыгнул с табуретки и последовал за Конрадом — принялся разглядывать кубки, чаши, тарелки и блюда на полках. Потом облизнул губы. Взял одну из вещиц, осмотрел ее, потом — другую. Иногда ему приходилось показывать на вещи, стоящие на верхних полках, куда ему было не дотянуться. В том, как он прикасался к этим драгоценным вещам, я почувствовал трепет, родственную душу.
— Вот это. Вот это за книгу.
Он поднял повыше богато разукрашенный кубок. Основание было расписано сценами из жизни Иоанна Крестителя, чаша покоилась на опорах из замысловато сплетенной проволоки. Кубок этот заказал настоятель, который вскоре после этого умер; его преемник, монах более аскетический, отказался выполнить контракт. Конрад пришел тогда в бешенство, но, я думаю, отчасти испытал облегчение, когда вещица осталась у него, потому что это была великолепная работа. Такую и я бы выбрал.
Конрад сглотнул слюну, потом кивнул. Пламя лампы замигало, облизывая чашу, словно змеиное жало. Карлик сунул вещицу себе в мешок.
— Поздравляю с хорошим приобретением.
После ухода карлика другие долго не задержались. Дьякон и аптекарь вскоре откланялись. Конрад посидел несколько минут за столом, глядя в книгу, потом неохотно закрыл ее и запер в шкафу. Я ждал. Наконец он ушел, а я дождался, когда стихнет звук его шагов по наружной лестнице, затем наверху надо мной, по скрипучей доске у порога к спальне, потом кровати под его грузом. Я досчитал до ста, наконец выбрался из-за бочек, зажег лампу и отпер шкаф.
Книга была маленькая и видавшая виды, кромки переплета пообтрепались, страницы были захватаны. На книге была медная застежка, но в остальном ничто не подтверждало той цены, которую заплатил за нее Конрад. Я расстегнул застежку.
Книга была написана на латыни маленькими, наскоро начирканными буквами с множеством исправлений и примечаний, сделанных на полях коричневыми чернилами. Семь страниц были отданы под рисунки: змея, обвившая крест, сад, в котором росло разветвляющееся надвое дерево, король с гигантским мечом, наблюдающий, как его солдаты расчленяют детей. Меня пробрала дрожь при мысли о том, какие истории могут быть рассказаны в этой книге.
Я переворачивал страницы, и мне бросались в глаза отдельные фразы. «Я открыл „Книгу философов“ и из нее узнал хранимые ими тайны». Потом: «Когда я сделал проекцию в первый раз, я использовал меркурий,[8]которого взял полфунта или около того, и превратил его в чистое серебро, качеством лучше, чем добытое на руднике». И наконец: «В год спасения человечества 1382, в двадцать пятый день апреля, в присутствии моей жены я сделал проекцию красного камня на такое же количество меркурия, которое истинно преобразовалось в почти полфунта чудесного, мягкого, идеального золота».
Следующий день я провел как во сне, голова у меня кружилась от открывающихся возможностей. Я был девственником, обретающим любовницу, я не мог дождаться наступления ночи. Герхард поколотил меня за то, что я расплескал слишком много золота, выливая его из реторт, потом поколотил меня еще раз, когда неосторожным движением резца я оставил уродливую царапину на броши, над которой работал. Конрад был ничем не лучше. Его лицо за ночь постарело на десять лет. Он бродил по мастерской, как призрак, трогая ключ у себя на шее и проверяя шкаф по три раза в час.
В ту ночь Конрад лег спать поздно. Кафедральный колокол отбивал часы, и я вел им счет. Наконец я услышал скрип ступеней, приглушенные шаги по доскам пола в спальне, сонное бормотание его жены. Но я все ждал и ждал, пока самым громким звуком в доме не стало дыхание Петера на подушке рядом со мной.
Наконец я прокрался вниз по лестнице. К тому времени я уже мог пройти этот путь с закрытыми глазами. Я знал, что пятая и восьмая ступеньки скрипят слишком громко, умел без скрежета открывать засов, точно знал, какое усилие нужно приложить, чтобы без щелчка открыть замок шкафа. Я на ощупь забрался внутрь. Мои пальцы шарили на полке, ощущая знакомые очертания блюда, наконец они наткнулись на кожаный переплет.
За спиной у меня раздался какой-то звук, и я замер. Я прислушался к ночи, и тишина меня ничуть не успокоила. Возможно, это всего лишь угли остывали в жаровне или Конрад повернулся в своей кровати… но мне нужно было сосредоточиться. И еще мне требовался свет, а я не хотел, чтобы какой-нибудь усердный дозорный заглянул этой ночью в окно.
Я вернулся к себе на чердак. И, только дойдя до верхней ступени, понял, что оставил шкаф открытым. Я выругался. Впрочем, это не имело значения. Мне так или иначе до рассвета нужно было вернуть книгу на место. Я зажег лампу у кровати и прикрутил фитилек на минимум. Петер повернулся и пробормотал что-то во сне, он выпростал руку, словно при падении. Она упокоилась на моем бедре, и я не стал ее снимать. Моя эйфория от этого только усиливалась.
Не знаю, сколько я так пролежал, пытаясь разгадать таинственную книгу. Для меня все это не имело никакого смысла. Там рассказывалась удивительная история о том, как автор, француз, десятилетиями размышлял над секретом камня, который вроде был и не камень вовсе, а элемент, и с его помощью ртуть превращалась в золото или серебро. Но несмотря на все заверения карлика, этот секрет так и остался нераскрытым. Он говорил о змеях и травах, луне, солнце и меркурии, красном и желтом порошках и даже о крови младенцев. Но что он имел в виду, говоря об этом, оставалось выше моего понимания.
«Еврей, который нарисовал эту книгу, украсил ее с огромными изобретательностью и мастерством, и хотя она была хорошо и умно расписана, все же ни один человек не мог понять ее, если не был искушен в их каббале». Я вглядывался в рисунки, пока не начинали болеть глаза, но я понятия не имел о еврейской каббале. Тайны, скрытые в очевидном, оставались недоступными.
В какой-то момент я, видимо, заснул. Все мои сны были золотыми. Я стоял на вершине горы, купаясь в жарких солнечных лучах, которые обращали траву, камни, холмы и долины в золото. У меня за спиной стоял золотой крест. Потом я опустил взгляд и увидел двух змей, ползущих по траве ко мне. Я закричал, но змеи не стали атаковать меня — они набросились друг на дружку. Одна проглотила другую, потом напустилась на себя, с безумной скоростью завращалась кольцом в траве, ухватила себя за хвост и принялась заглатывать.
