кто вам сказал, что вы рождены для счастья?»
— Платон в своей работе «Республика» заметил, что фактически у каждого из нас, даже у тех, кто пользуется наибольшим уважением, есть ужасные, злые и противозаконные желания, которые проявляются в сновидениях. Итак, ответственны ли мы за свои сны или нет? Разве плохой вопрос?
«Ну, раз пошел в ход Платон, вряд ли вечером удастся поговорить с ним о том, что случилось!»
Саша толковал вовсю и вдруг вспомнил о ней.
— Ирина Федоровна, вы что там притихли? Устали? Дождемся бумажек, проспектов, конспектов, мистера Вуда, наконец, и по домам. Вы же хотите увидеть мистера Вуда?
— Нет, не хочу. Хочу есть и спать.
Иногда ей казалось, что Саша влюблен в нее. Неожиданно ловила его внимательно-печальный взгляд. Но с самого первого дня его прихода в лабораторию они взяли какой-то неестественный, преувеличенно-дружеский тон, и вот уже год, как не могли с него слезть.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Ответьте вы, я не решаюсь изложить свою точку зрения и потому воспользуюсь мнением великого Ницше. Он изложил это примерно так: «Люди желают отвечать за все на свете, кроме своих снов. Это слабость. Ничто не говорит о человеке так много, как его сны. Он и актер, и зритель этих спектаклей. В них полностью раскрывается «я».
— А вы фактором СПС тоже занимаетесь? — спросила лаборантка Светочка, показывая, что не лыком шита.
— И СПС, и ПДС, но это все темы закрытые, поэтому давайте еще по кофейку, а то Ирина Федоровна имеет вид…
— …мокрой курицы, — подсказала Ирина.
— Если угодно… Но я бы сказал — бездомной цапли.
— Цапли бывают бездомными?
— А как же! Вернулась на родное болото, а старого гнезда нет.
«Он знает обо мне больше, чем я полагаю, и, может быть, больше, чем знаю о себе я».
— Кто это сказал: «У человека нет природы, у него есть история».
— Значит, у меня нет болота, но есть история, связанная с ним.
— Вы отказываетесь от прошлого? Поздравляю. Ведь кто, как не вы, знаете, что означает прошлое для человека, это последнее, что он отдает. Верность своему эмоциональному и интеллектуальному прошлому дает каждому из нас ощущение трансцендентной незыблемости — а, может быть, даже бессмертия — более ценное, чем сама жизнь. Конец цитаты. Дельгадо, — он провел ладонью по лицу. — Что это? Эмоциональность есть признак недостаточного воспитания. Посему, как человек недостаточно воспитанный, спрашиваю: где здесь туалет?
Он отсутствовал долго. Под откровенно изучающим взглядом лаборантки Ирина пила кофе. Светочка явно заинтересовалась столичной дамой.
Дама и впрямь выглядела странно: собрание предметов разных эпох. От дешевенького рыночного свитера до когда-то роскошной шубы.
— Эту шубу привез моей матери отец из Канады в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Вас еще не было, Светочка. Ей почти полвека, и я ее уважаю… Это щипанный бобер… очень щипанный.
Смущенный лепет Светочки был прерван появлением румяного седого мистера Вуда — президента ассоциации и почетного гостя.
Церемония знакомства. Ирина отметила спущенную петлю на дорогом свитере и не очень чистые ногти джентльмена. Кроме того, от жизнерадостных представителей Запада мистера Вуда отличала нервная скованность, и это понравилось Ирине.
С появившимся Сашей мистер Вуд заговорил по-английски, бросая на собеседника зоркие короткие взгляды.
При первой же паузе Саша отошел к Ирине.
— Мы свободны. Все бумаги, проспекты, квитки и ксивы — вот здесь, — он похлопал по карману. — Давайте пообедаем в хорошем кабачке, а? Ведь у вас есть ко мне вопросы, я правильно понял?
— Правильно. Альбионца берем?
— Ни-ни… — тихонько пропел он, — зачем он нам? В конто веки… Что касается до меня, то разделить с вами ланч почту за великую честь.
Глаза у него блестели, лицо разрумянилось.
Эти жуткие промозглые ледяные ленинградские зимы, она еще, оказывается, помнила их. Невский, как всегда, многолюден и, как всегда, у Салтыковки умельцы и художники с валютным товаром. И, как всегда, неизжитый комплекс нищей спецпереселенки: пройти поскорее мимо торжища, чтобы мужчина не подумал, что рассчитывает на диковинный подарок.
— Ну куда же вы так рванули? — Саша придержал ее за локоть. — Давайте купим что-нибудь на память о нашем приезде в этот отвратительный город. Он ведь отвратительный, разве я не прав? Ну вот, например… Что вам глянулось?
Он остановил ее перед самодельным лотком с матрешками.
— По-моему, это дичь — рисовать на матрешках богоматерь…
— Тогда дальше, дальше…
Рука его была необычайно сильной. Нет, он не тащил, но ощущалось, может поднять на ладони, как Гулливер лилипута, и перенести.
— Вот то, что надо. Смотрите, она похожа на вас, — он взял куклу нежно, двумя пальцами за талию, — даже взгляд ваш и этот страдальческий склад губ.
Кукла поразила. Но не сходством, разве знаешь себя, хотя посиневшая от холода продавщица кивала согласно, а мастерством исполнения. Впрочем, и другие тоже. Фарфоровые лица были полны жизни, но жизни странной — здесь была тайна. Казалось, эти барыни, горничные, горожанки, селянки замкнули уста на полуслове, подчинившись невидимому знаку.
— Смотрите, да ведь это чудо! Какое искусство…
— Костюмы абсолютно соответствуют эпохе. Конец прошлого — начало этого, — неожиданно хрипло вымолвила продавщица.
— А это кто?
— Ирина Понятовская, знаменитая прорицательница и гадалка. По-нынешнему, экстрасенс.
— Так она еще и Ирина! Берем, берем.
— Один.
— Кусок?
— Угу. Можно зелеными, соответственно, сорок. Она стоит.
— Стоит, стоит. — Саша хотел открыть кейс, но передумал, запустил руку во внутренний карман пиджака.
Пачка новеньких пятидесятирублевок.
Ирина стояла в немом изумлении: это вязаная шапка с помпоном, это потертое ратиновое пальто образца тысяча девятьсот семидесятого и эта пачка, и так отсчитывал небрежно, не боясь пропустить лишнюю.
— Вот, — Саша протянул деньги, — коробка, конечно, есть?
— Конечно! — Продавщица пересчитала деньги, Ирина заметила: лишняя бумажка.
— Извините, но…
— Все в порядке, — перебил Саша, — о’кей и гуд бай.
Девица, опустив глаза, медленно заворачивала куклу в шелковистую, «не нашу» бумагу, медленно перевязывала коробку бечевкой.
— Покрепче, пожалуйста, а то шпагат размокнет. На три узелка.
У перехода к Гостиному Саша остановился, протянул коробку.
— Я положил себе за правило не касаться определенных тем. И вы меня очень одолжите, если примете это молча.
— Саша…
— Премного одолжите, потворствуя невинному капризу. — А голос с ломким звоном, и взгляд остановившийся.
* * *
Она никогда не бывала в таких ресторанах, даже не знала, что они есть.
Разглядывая меню, Саша сказал из-за глянцевого, с рисунком в стиле модерн, картона.
— Чтобы у вас не было ощущения… странного… я решительно не нанес ущерба своим финансам… я холост, запросы мои весьма умеренны. Тысяча для меня — не деньги.
— Для меня это деньги, и
