заботит, по нраву ты кому-то или нет. Но мы отклонились. Мне нужно взглянуть на то место на дороге, хочешь ты этого или нет. Могу выкинуть тебя у Тремонт-Хауса.
— И кто из нас дурачится? — отозвался я.
Жюстина включила передачу и двинулась назад в город. Мы объехали деловые кварталы стороной, а когда, уже на краю города, пересекли центральную улицу, я начал: «Та дорога — она после второго квартала на север», — но внезапно понял, насколько это глупо: ведь для Жюстины это всё знакомые места.
Вела она быстро, но лишь до тех пор, пока город не закончился и мы не выехали на Дартаунскую дорогу. Тогда Жюстина снизила скорость и произнесла:
— Достань-ка, Эд, пистолет из отделения для перчаток. Держи при себе. Мне… мне так будет спокойнее.
Я не признался, что мне тоже так будет спокойнее; просто вынул пистолет. Это был короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра — из тех, что находятся на вооружении полиции; настоящее оружие, не та игрушка тридцать второго калибра с перламутровой рукояткой, что обычно ассоциируется с женщиной. Я выкатил барабан, убедился, что он полностью заряжен, и вновь поставил его на место.
— А ты стрелять умеешь? — спросил я Жюстину. — Если нет, то иметь его у себя в машине опасно. Гораздо опаснее, чем вовсе не иметь.
— Попаду из него в полудолларовую монету с двадцати футов. Во что-то, находящееся дальше этого, я из него не стреляю.
— А из чего ты стреляешь во что-то, находящееся дальше этого?
— Есть у меня винтовка с повышенной начальной скоростью пули. Я застрелила двух львов — одного с расстояния в пятьдесят ярдов, другого — чуть больше семидесяти пяти.
— Ты имеешь в виду пум, либо же…
— Нормальных львов, жителей саванны. Семь лет назад — как раз когда вышла замуж. Мы провели в Африке три месяца, в центральной части континента.
Автомобиль теперь едва полз, хотя от городка мы отдалились лишь на милю. Дождь перестал моросить. Однако где-то впереди в небе виднелось алое зарево, словно бы от пожара.
— Так ты притворялась, будто бы боишься сюда ехать, — сказал я.
— Нет. Я не боюсь львов — не больше, чем кто-либо другой, ведь любой нормальный человек их немного боится. Но это потому, что я знаю, что это такое, что это лев. Но если меня ждёт нечто таинственное, то я боюсь. В привидений я не верю, но я боюсь их. Боюсь вампиров и оборотней. А от твоего рассказа, Эд, просто мороз по коже. Что-то с белым, овальным лицом на высоте человеческого роста, и рычит по-звериному! Я этого боюсь.
— И я тоже, — сказал я. — Другое дело — будь у меня револьвер да фонарь; уж я бы вернулся, чтобы посмотреть.
— Зачем?
— Удовлетворить любопытство. Ведь я не знал, что вещественное доказательство собирается дать дёру и что мне следует посадить волка-оборотня на цепь, перед тем как убеждать шерифа, что я вовсе не имел злого умысла оторвать его от игры в карты. Ну-ка, ну-ка! Мы проезжаем участок Барнеттов — Бака Барнетта, брата Рэнди, того самого, кто работает на твоего дядю. Ты его знаешь?
— Помню, как же. Тёмный человек. Тут у нас слово «тёмный» значит вовсе не то, что оно значит в Чикаго: просто непросвещённый. Встреть я его сейчас, я бы, возможно, смогла выразиться точнее. Но в свои четырнадцать лет я его просто боялась.
— А теперь не испугаешься?
— Теперь, Эд, я не испугаюсь даже тебя. А ты гораздо опаснее.
Я лишь рассмеялся.
— Вот мы и у той купы деревьев. Фруктовый сад, что ли…
— Персиковый, я его помню. Раньше, во всяком случае, был персиковым. Но теперь так зарос… Выглядит, будто никто за ним не присматривает. Он на земле, относящейся к ферме Бака; изначально эта земля принадлежала дяде Стиву, но он продал её Баку, ещё когда я там гостила. Уже тогда он принялся обрезать свою землю.
Я указал рукой.
— Вон уже примерно и то место, где я видел лицо. Остановись перед самым поворотом либо посреди него. Именно там я нашёл труп.
Когда машина остановилась, я продолжал:
— Выключи-ка на минутку фары. И приборную панель. Давай посмотрим, что это за зарево в небе.
Жюстина погасила огни. Мы ясно увидели зарево сквозь ветровое стекло.
— Так и есть, что-то горит, — сказала Жюстина. — Чей-то дом или сарай, но это севернее. Ели бы было к западу, я бы уже испугалась за дядю Стива.
— А как далеко, не можешь сказать?
— Да в миле или около того; возможно — на соседней дороге к северу. Желаешь взглянуть — нет проблем, только лучше нам покончить сначала с первым делом, раз уж мы тут. — Жюстина вновь зажгла фары, вынула фонарик из кармашка на дверце со своей стороны и протянула его мне.
Я вышел из машины, а после меня — и она. Дорожное покрытие было влажным от прошедшего дождика, но не более того — ручьи нигде не бежали, и следы ещё могли оставаться.
Тем не менее никаких следов я не углядел. Освещая путь фонариком, я прошёл дюжину шагов вперёд, а потом назад от того места, где, по моему убеждению, я видел труп, и нигде не было заметно ни капли крови, ни чего-либо ещё, что можно было бы опознать. В конце концов я сказал:
— Возвращайся в машину. А я осмотрюсь среди деревьев, где, как мне показалось, я что-то видел.
— Вряд ли ты что-нибудь найдёшь, но давай.
Жюстина забралась в машину, я же направился к тому месту, где, насколько я смог определить, я увидел что-то, напоминавшее бледный овал человеческого лица. Я перешагнул через неглубокий кювет — сухой и весь забитый сорняками — и ступил под деревья. Склонившись к земле, я стал водить туда-сюда фонариком в надежде отыскать следы человека или животного, но потерпел неудачу. Земля была совершенно суха; ни одна капля того лёгкого, меленького дождика не пробилась сквозь листву, чтобы увлажнить почву. Та была такой твёрдой, что след здесь мог оставить разве что трактор.
Я вернулся в машину и покачал головой. Двигатель тотчас был заведён, Жюстина включила передачу, и мы тронулись. Я сказал:
— Надо бы и к Эмори заглянуть. Мы ведь совсем рядом, а у него наверняка включён свет.
У дома Эмори мы оказались, едва я закончил произносить эту фразу, вот только свет был выключен. Жюстина остановила машину и с минуту сидела, вглядываясь сквозь своё стекло взглядом в тёмный и замерший дом.
— Будь свет включён, Эд, я бы ни за что
