Я не мог вниз лезть, Хозяин! Я дюже тяжелый! Там скобы старые, Хозяин, нет, Хозяин, нет, я не хочу потолстеть еще на девять грамм! Да я так и повторяю. Кретины? А дисциплина, Хозяин? Я этому рецидивисту, этому бандюге приказываю вниз лезть, а он мне, знаете, что отвечает, знаете, Хозяин? Я, говорит, уже в этих клетушках на зоне срок отмотал, теперь ты туда полезай, жирная свинья в лампасах. Хозяин, он так сказал — жирная свинья в лампасах! Не надо, Хозяин, я все исправлю! Я верну кредит! Вот те крест верну! И жвачку эту проклятущую! Хозяин, еще один шанс, последний!
Из рассказа Коли Затевахина
Как только я раскурил сигарету, наверху послышался шум — это Сивуха и компания открыли, наконец, дверь в столовку. Быстро, как только было возможно, мы двинулись в туннель.
Первому пришлось идти мне. Впрочем, идти — это слабо сказано. На самом деле по туннелю пришлось ползти на карачках. Вначале это не представлялось особо трудным делом. Вот только приходилось останавливаться — пепел с сигареты стряхивать. Но потом я приноровился — мотну головой, он и падает вниз. Правда, после этого приходилось затягиваться, чтобы сигарета не погасла и мы бы не остались в кромешной-"тьме.
Путь наш был на удивление однообразен. Ровные бетонные стены уходили вдаль, по бокам змеились какие-то кабели и трубы. Изредка сверху свисал клок стекловаты или изоленты. На четвереньках, как дети, которые играют в лошадок, мы ползли все дальше. Вскоре я почувствовал, что руки у меня от шершавого пола уже саднит. Я остановился и присел на пол. В тот же миг погасла сигарета. Но темнота, на наше удивление, не казалась уже такой густой. Мы внимательно посмотрели назад, но не заметили бликов от фонарей и не уловили никаких посторонних звуков. В подземелье было тихо, как в склепе, лишь едва слышно гудели электросиловые кабели.
Я передал новую сигарету и спички Тольке, и он стал ее раскуривать.
Пока он занимался этим новым для нас делом, я снял носки и надел их на руки. Толька, заметив мой маневр, щурясь от дыма и покашливая, проделал то же самое.
Глядя на нас со стороны, наверное, каждый бы мог подумать, что мы с Толькой отчаянные хулиганы и первую сигарету попробовали классе эдак в третьем, а стакан водки — в седьмом. Но, по правде сказать, все это было не так. Хотя в нашей компании, конечно, было престижным лихо хватануть портвейна прямо из горла и затянуться "Мальборо", но наш родитель возможностей для таких экспериментов особо не предоставлял. Помню, как нам с Толькой попало, когда бате показалось, что мы курили. А мы ведь только рядом постояли с нашими одноклассниками, которые чадили, как поп кадилом!
После той, в общем-то незаслуженной, выволочки мы с Толькой приближаться к сигаретам, а тем более к вину, опасались. У бати ведь как: при малейшем подозрении — лечение ремнем с последующей проверкой алиби. Хотя, если честно, мы на него не обижаемся. Он у нас классный. Если дело до серьезных проблем доходит — он все поймет, все свои дела бросит и поможет. Как бы нам хотелось, чтобы наш батя сейчас оказался рядом!
— Ну ты чего? — вывел меня из состояния задумчивости Толька. — Заснул? Пропусти меня вперед.
Он протиснулся мимо меня и, попыхивая сигаретой, пополз дальше.
Из рассказа Толи Затевахина
После маленького привала я заметил, то Колька чего-то заскучал, пал духом, ороче. Я протиснулся мимо него и, попыхивая сигаретой, пополз, значит, перед. Носки на ладонях хоть в какой-то степени предохраняли руки, и теперь мы могли двигаться быстрее. Я перебирал руками и ногами как заведенный и вскоре от однообразных движений и от сигаретного дыма меня словно укачало. Короче, одурел я от всего этого и потерял контроль, что чуть было не привело к беде.
Спасло меня то, что слух у меня острый. Кстати, в музыкальную школу, когда меня маманя водила туда на прослушивание еще в третьем классе, меня не взяли. Сказали, что нет музыкального слуха. Не знаю, уж как там насчет музыкального, но слух житейский у меня очень острый. Я даже из квартиры слышу, как соседская собака, Боцман, скребется в дверь подъезда, чтоб ее, значит, домой пустили. Это с пятого-то этажа, при закрытых дверях!
В общем-то хвастать тут нечем, это у меня от природы. Ну вот, двигаю я, значит, своими шестеренками, и вдруг меня из полудремы выхватывает какой-то звук, вроде как сверчок затрещит тихо-тихо так и тут же замолкает. Я остановился. И вдруг вижу — прямо перед моей рукой пробегает фиолетовое такое свечение. Словно сеткой, ох'ваты-вает большую, невесть откуда взявшуюся лужу и тут же исчезает.
Тут Колька в меня сзади ткнулся — тоже, значит, контроль уже потерял, туго соображает, куда ползет.
Я говорю:
— Колька, замри, не двигайся. Тут что-то непонятное творится.
Стал я к темноте присматриваться, головой по сторонам верчу. И вдруг снова слышу потрескивание, и будто маленькая молния змейкой несется по стене, и сияние растекается по луже.
— Бли-ин! — ругаюсь я. — Кабель пробило!
Видимо, где-то выше лопнула водопроводная труба и, как на грех, в этом же месте прогнила изоляция кабеля. Не услышал бы я это чертово потрескивание — шибануло бы меня сейчас током. А силовой кабель — это вам не двести двадцать вольт, не два пальца в розетку сунуть. Тут бы меня шваркнуло так, что и бычка бы, значит, не осталось!
На всякий случай я отодвинулся подальше от лужи.
Чего делать будем? — спрашиваю у Кольки.
Тут изоляция какая-нибудь нужна, — авторитетно заявляет он. — Доски, например, сухие. Или пара кусков толя.
Чего? — откликаюсь я. — Чего там пару кусков?
Ну, толя, — поясняет Колька. — Это материал такой, что-то вроде рубероида.
Тут меня начинает разбирать смех. Представилось мне, что я прихожу в хозяйственный и вижу ценник со своим именем: "Толя, 5 долларов за погонный метр". Сам, значит, гогочу по этому поводу, но чувствую: смех-то меня разбирает какой-то нехороший, нездоровый. Идиотский какой-то смех.
Колька меня рукой трогает:
Ты чего? Крыша, что ли, поехала?
Ничего, — утираю я слезы, — как тут не хохотать — столько ползли, ползли сюда, чтобы уткнуться в какую-то паршивую лужу. А ты еще про какие-то доски и толь лепишь. Где мы их возьмем — тут склад стройматериалов, что ли?
Да-а, — помрачнел Колька. — Мы по пути ничего подобного не встречали…
А стекловата? — встрепенулся я.
Стекловата тут же промокнет, — нахмурился Колька. — А две-три полоски изоленты, которые можно найти, нам никак не помогут.
Минуты две мы посидели, значит, молча. Положеньице складывалось незавидное. Если даже бандюги за нами не ползут, то люк в школе они замуровали точно. И выхода наверх нам теперь не было. Оставалось разве что перелететь через эту проклятую лужу.
И тут еще, как назло, как только мы остановились, навалились усталость и безразличие какое-то. Будто колдовство, ей Богу! Только что ползли себе и ползли, а теперь хоть в гроб ложись — и помирай! Плохо, одним словом, стало. Да еще и от сигарет этих дурацких начало мутить. И как только люди их курят — некоторые по две пачки в день. Это же застрелиться и не жить — такую дрянь глотать!
