лесочке. Этих опасных десяток был в деревне. Онни, дурачок, взял её детей, привёл в дом. Староста побежал жаловаться в охранку. На что рассчитывал – непонятно. Теперь парень с этими детьми загибается от недоедания. Их три штуки и, кажется, двое уже холодненькие. Возьми фонарь, пройдись по баракам.
– Эти холодненькие, зато другие будут тёпленькие. Я никуда не пойду, дождь. И не моё дело следить, как кормят заключённых. Рюсся несут нам беду.
– Но не все же русские красные.
– «Русак всегда будет русаком, хоть в масле его изжарь», знаешь такую поговорку? У русских – «идеи», а это вредно и отвратительно.
– Арви Тролле, в твоих жилах течёт благородная шведская кровь, у твоих предков тоже было полно красивых идей. Коммунисты хотят отменить частную собственность, чтобы мир стал прекрасен и справедлив, правда, для этого нужен террор, но тут уж ничего не поделаешь, без «смертельного убийства» крестьянин не поймёт, что нужно отдавать корову. Крестоносцы хотели привести всех в рай, где вечное блаженство, некоторые даже на большее рассчитывали – например, поправить расстроенное имение. Для этого рубили, топили, душили. Ну а как иначе объяснишь, во что следует верить?
– Это ты мне мою семейную историю рассказываешь?
– В том числе. Правда, у тебя все были богаты и равнодушны к своему богатству, счастливые люди. Вашим просто хотелось заставить население уверовать в доброго Боженьку. Реки крови проливали Христа ради.
– Мне до Него нет дела. И шведы мне не близки. Не забывай, что моя мать, матушка, которую я совсем не помню, – из карельских крестьян.
– Знаю, молодой Пяйве на этюдах встретил нимфу и отвёз её жить в город. Вы с сестрой каждое лето проводили у бабки с дедкой на берегу озера, у подножия горы из белого кварца. Прекрасное место, там живут Акка, Пахо и Укко – мощные божества, что ни попросишь – сделают. Правда, мать твою не уберегли. Бабушка учила Урсулу плести кружево.
– А дедушка водил меня подглядывать за голыми девками, которые с мостков прыгают в воду.
– Да, белые и жёлтые кувшинки, нежность, свежесть, женский смех. Арви, я почти ревную!
– Моим деду и бабке не нужны «идеи». Никому из тех, кто возится в земле и пасёт скот, не нужны чёртовы «идеи».
– Ты не хочешь, чтобы им объясняли, что бытие определяет классовое сознание?
– Нет бытия и нет сознания, есть мокрый огород, запах навоза и розовая женская задница. Надо оставить народ в покое. Финский крестьянин звериным чутьём чует любую болезнь, заразу, давит красную вошь и отходит в сторону.
– Может, русские крестьяне тоже чуют заразу.
– У них голодранцев больше. Там всё зыбко, красным проще разгуляться. А финский человек прочный, как кусок гранита. У нас нет нищих.
– Твой дедушка эксплуатирует усердного работника Калеви.
– Я не помню, чтобы Калеви жаловался. Мы с ним вот таких окуней ловили! Суоми, не будь дурочкой, большевик с красным знаменем отымеет дедушку, Калеви и тебя. А я не хочу, чтобы вас обижали.
– И ради этого из тебя выпрыгивает твой идейный предок и размахивает мечом?
– Суоми, не смейся надо мной. Я несчастный и одинокий.
– Так женись на розовой заднице. Чего тебе не хватает?
– Тайны и поэзии.
– Какой капризный!
– На папином холсте ты так мило и загадочно улыбаешься, будто обещаешь раскрыть какую-то тайну.
– Хорошо, Арви, раскрою тебе секрет. Ты мясник и убийца, нет в тебе ничего святого.
– Это неправда. Я не хочу никого убивать. Но мне надо бороться с русскими идеями, чтобы спасти Финляндию. Жёстко. Чётко. Без сюсюканья.
– Ты знаешь, что у отца русская любовница?
– Знаю. Я равнодушен к театру, я никогда её не видел, вернее, в детстве слышал, как она поёт, это было у сестры на свадьбе, лица не запомнил. Она меня совершенно не интересует, пусть пропадёт вместе с дочерью – у неё ведь и дочка есть?
– Есть. Пяйве её любит как родную. И сестра твоя любит.
– А я люблю тебя, твои рыжие кудри, синие глаза, носик и милые веснушки. Смерть всем рюсся на территории нашей страны!
Арви ронял слёзы на папашины наброски. Наслаждаясь изгибами молодой тушки, с мычанием кончал в кулак. Суоми хохотала над его простотой – ведь художник её рисовал с рюсся! Так-то она была Галиной Босовой, вот умора.
В тот день, когда Пяйве на выставке произвёл фурор своей Суоми, Галина тоже веселилась на этот счёт: аллегория Финляндии написана с русской! Почему этого никто не замечает? Или замечают, но молчат? Впрочем, какая разница!
– Пусть твоя Суоми, то есть – я, то есть мы вместе, будем ещё одним символом Вечной женственности, Пяйве! Успокаивающей, примиряющей. Фауста искушал демон, но его спасла жена, облечённая в солнце, прижала к сердцу, отнесла куда надо, бедную душу.
– А куда надо-то, Галочка?
– В рай, Пяйве! На облако. Налей-ка мне ещё шампанского.
– Не хочу на облако! Мой рай в твоём пупке. Ы! У!
– Пяйве, выпей водички.
– Ы! Й!
– Бенедетта Беатриче, сестричка ангелов молится за своего поэта. Задержи дыхание. А я хочу в рай:
«Чему нет названия,
Что вне описания,
Как сущность конечная
Лишь здесь происходит,
И женственность вечная
Сюда нас возводит»[28].
Пяйве был прекрасно знаком с этой «вечной женственностью». Она покинула его вместе с ушедшей под землю женой, но вскоре вернулась с актрисой Галиной. Вечная женственность внушала Пяйве вселенскую любовь – ко всем людям, к пиву, к закату, к кровяной колбасе. Он был добрый, весёлый, распутный, щедрый, талантливый. Арви являлся папанькиной противоположностью: крепко засевшая в нём с детства мечта о Прекрасной Даме делала его агрессивным мизантропом. Он хотел выслужиться перед своей Суоми-матушкой-невестой, проливая кровь настоящих и воображаемых врагов. Он не знал другого способа любить.
Руна третья
Суоми дружит с Германией
Зять Пяйве, талантливый архитектор Канерва, был приглашён в Германию, в Мюнхенскую техническую школу – вести семинар по строительству водонапорных башен. Со всей своей семьёй он покинул Виипури на несколько лет. Горбатый инвалид Эйно дружил с ребятами из гитлерюгенда, которые снисходительно принимали его в компанию. Анна много времени проводила с подругами из Союза немецких девушек: с учителями ходили в Баварские Альпы и горы Шварцвальда, тренировали силу и выносливость, помогали деревенским жителям с покосом и скотиной, спали на сене, считали звёзды, пели песни пастухов. Урсулу приглашали вместе с девушками шить народные костюмы для праздников.
В 1933 году Пяйве Тролле поехал в Германию навестить семью любимой дочери, а заодно
