развелся тут же.
Я крякнула про себя. Мо-ло-дец! Лена выкрутилась из его объятий.
— Ага, развелся он… Кишка тонка.
Мы все напряглись, и только Горчаков не уловил в тоне родной жены никакой угрозы.
— Да клянусь, развелся бы в ту же секунду! Уж лучше жить одному, чем…
— Вот именно, — перебила его Ленка. Она вдруг раскраснелась и сдвинула брови. — Только есть дьявольская разница между «жить одному» и «жить одной» понял?
— Не понял, — ухмыльнулся Горчаков.
— Объясню. Расскажу, почему женщины от постылых мужей не уходят. Жить одному — значит, жить в свое удовольствие. Питаться в кафе, деньги тратить на всякую фигню, девушек к себе водить, спать по выходным до вечера, в магазине бывать, только когда пиво дома кончится… — голос у нее зазвенел. — А жить одной — это значит самой забивать гвозди, чинить сантехнику, таскать тяжелые сумки, переть на помойку старый холодильник, а главное — никто тебя но голове не погладит, не скажет, отдохни, малышка, ты столько всего сделала… Я вот почему не ухожу. А ты почему — не знаю.
Горчаков со сложной гримасой на лице, в которой слились жалость, нежность, вина и раскаяние, рванулся к жене, но не успел, Ленка вскочила и убежала в сад. Хлопнула дверь, все замолчали, отводя друг от друга глаза. Горчаков растерянно плюхнулся назад и жалобно посмотрел на меня. Я разозлилась.
— Горчаков, ты понял вообще, что тебя из дому скоро выгонят?
— Почему это? — вякнул он.
— Потому что жена твоя не чувствует себя замужней женщиной. Ты давно ее по голове гладил?..
В саду было темно, только апельсины на деревьях отсвечивали желтоватыми боками, посылая привет такой же круглой и нежно-оранжевой луне. Где-то в кустах с достоинством мяукали Кус-кус и Магомет, я уже научилась различать их голоса. Лена Горчакова, сгорбившись, сидела на качелях. Я тихо подошла и сказала:
— Подвинься, — но она и не подумала подвинуться. Я все равно втиснулась.
— Вот скажи мне, Маша, — Ленка будто продолжала разговор со мной, — ты моя подруга?
— Подруга, — ответила я медленно. Не то чтобы я была и этом не уверена, просто она спросила таким тоном, каким говорят — а если подруга, тогда прыгни с восьмою этажа или отдай мне своего мужа. Это только начало. Если я отвечу «да», она сейчас скажет мне что-нибудь ужасное.
— А раз подруга… Зачем ты ему ключи давала, чтобы он любовниц к тебе водил?
О-па! На, Маша, получай. Прыгни с восьмого этажа или объясни, почему ты предательница? Мы же подруги, а ты помогала ему водить меня за нос. Ты улыбалась тем, с кем он мне изменял, поила их чаем. Может, вы даже вместе хихикали надо мной — вот, мол, дурочка, драит кастрюли, пироги печет и не знает, как мы тут весело проводим время…
— Лен…
— Давала? — повторила Лена. Не зло, не горько. Просто, спокойным голосом. Так, как она спрашивала утром: кто-нибудь еще будет круассаны, или убирать? «Зачем ты, Маша, давала ключи моему мужу, чтобы ему было где изменять мне? Я не сержусь, мне просто интересно…»
— Ну давала, — мне было так стыдно, что я забыла все правила конспирации. Вот Лешка Горчаков ни за что бы не раскололся, сколько раз он мне твердил, что нельзя признаваться. Нет, — и все, даже если к стене приперли. Подумав про Горчакова, я обозлилась. Конечно, он бы ни за что не признался, да и не признавался никогда, заваливаясь на семейное ложе в чужих духах, воркуя по телефону в ванной, под шум воды, и не особо затрудняясь изобретать отмазки по случаю глобальных опозданий на семейные праздники: выезжал на труп, вот и вся вершина его фантазии. Конечно, он бы не признался, поэтому Ленка и не задавала ему таких вопросов. А вот меня можно спросить.
— Зачем?
— Потому что он мой друг, — честно сказала я.
— А я? — настаивала Ленка.
— И ты. Вы оба мои друзья. Если бы ты у меня попросила ключи, я бы тебе дала, и ему ничего не сказала бы.
— А ты считаешь, так правильно?
Я помолчала, соображая, правильно это или нет. Наверное, неправильно.
— Не знаю, Лена. А ты бы хотела, чтобы я ключей ему не давала, и сразу к тебе, застучала бы его?
— «Застучала»… Просто сказала бы.
— Ты бы хотела?
— Хотела, — упрямо ответила она.
— Правда? И что? Ты бы его бросила? Выгнала?
— Нет, — сразу ответила она, не засомневавшись ни на секунду.
— Ну, а зачем тогда?..
— Не знаю. Только представляешь, как противно чувствовать себя дурой? Над которой все смеются? И ты в том числе…
— Да ты что, Лен? Никто не смеется. И я не смеюсь. Просто… Ну что ж его, переделывать? Бесполезно. Ты же знаешь, какой он?
В темноте я не увидела, просто поняла, что Ленка кивнула.
— Вы же столько лет вместе, и не разошлись. Значит, он тебя любит.
— Любит, — подтвердила она. — Но ты почему… Почему ты ему ключи давала?
У-у! Мы двинулись по второму кругу.
— А откуда ты знаешь?
— Знаю. Неважно.
— И много ты знаешь? — я пошла ва-банк.
— Много.
— Значит, знаешь. И ничего не изменилось, да? Ты не ушла? Его не выгнала? Так какая тебе разница, кто ему ключи давал?
— Ну, Маша! Почему ты его выбрала? Его, а не меня? Говоришь, что друг… Ему — друг, а мне?..
Мне показалось, что она сейчас заплачет.
— Леночка, я вам обоим друг. Только я не считаю себя вправе кого-то из вас судить. Ну, не дам я ему ключи…Ты что, думаешь, он не выкрутится? Найдет другие ключи… В конце концов, в гостинице номер снимет, ты же знаешь, теперь это без проблем. Может, я тебе больше друг, раз не побежала к тебе и ничего про него не сказала. Представь, я бы к тебе пришла про Горчакова сплетничать…
— Ну? — подбодрила меня Лена.
— Что «ну»? Я бы обоих друзей потеряла.
Лена молчала; мы сидели с ней на тесных качелях, прижавшись боками друг к другу. Ленкин бок был горячий, как печка.
— Мы там все уже выпили? — вдруг спросила она.
— Нет, шампанское дареное осталось.
Я подумала, что напоить ее сейчас было бы самое милое дело. Напоить — и в постель. А там уж Горчаков пусть ей доказывает, что любит только ее, несмотря на то, что путается со всем, что движется. И как он только заразу никакую в дом еще не притащил… Но Лена, оказывается, о другом думала.
— Если все выпили, тогда я пойду посуду помою, — сказала она грустно.
— Знаешь, что, Горчакова? Ты что, в уборщицы
