Книга Фридрих Великий - Дэвид Фрейзер

В области управления Пруссией — а вопросы теории и практики управления были главным предметом его ранних работ — Фридрих также следовал моральным установкам отца и, несмотря на юношеское отчуждение и вечный скептицизм, оставался в основном верен им. Одна из них касалась личной нравственности. Фридрих Вильгельм был по убеждениям твердым пуританином, и его сын, несмотря на то что имел совершенно иной темперамент, тоже считал, что правитель должен показывать пример подданным. Прежде всего, вопреки собственной ограниченности, Фридрих Вильгельм старался оставить Пруссии в наследство религиозную терпимость: вне всякого сомнения, Фридрих тоже поддерживал это.

После смерти он стал героической и легендарной личностью. Великому королю Пруссии стали приписывать набожность, которой имелись лишь обрывочные свидетельства. В молодости, мечтая стать монархом-философом, он был атеистом, скептиком; таким и оставался полжизни. Говорят, за все свое правление Фридрих всего лишь девять раз присутствовал на богослужении. Он писал в 1738 году Вольтеру, что «христианские сказки, которые благодаря своей древности и легковерности людей стали священными, пусты и абсурдны для людей, которые мыслят логически», высмеивал некоторые христианские догматы. Истинное дитя эпохи Просвещения, он писал по поводу воспитания монарха, что тот «должен в достаточной степени знать теологию, чтобы понять, что католический культ является самым нелепым из всех». Смысл заключался в том, что вероисповедание являлось культом, а его вариации были нелепы в разной степени. Фридрих предпочитал быть свободным: «Я занимаю нейтральное положение между Римом и Женевой». Люди разных вероисповеданий — католики, кальвинисты, лютеране, иудеи — должны жить вместе в мире. Конечно же, следовало держать в уме и практические соображения, чтобы в стране царила гармония. Число евреев следует ограничивать, потому что они вредят бизнесу христиан и могут, таким образом, внести разлад, и монарх должен это предвидеть и принять меры. Для германских католиков Вена и Габсбурги более притягательны, более близки, чем Берлин и Гогенцоллерны. У германских протестантов отношение противоположное, и его можно использовать. Он смотрел на такие вещи прагматично, особенно когда дело касалось территориального вопроса.

Фридрих порой упоминал — в более поздний период жизни, во время ужасной войны, которую вел в течение семи лет, — германские свободы и дело протестантизма как два великих, взаимосвязанных вопроса. Но на самом деле Фридрих не выступал в защиту каких-либо идей, тем более религиозных, предпочитая, когда это представлялось возможным, считать себя союзником Франции, крупнейшей католической монархии, а в культурном отношении — его духовного дома. Фридрих старался противостоять претензиям Австрии и католиков Габсбургов, одновременно привлекая на свою сторону протестантов, где бы они ни жили. Он знал, что это нужно делать с осторожностью.

В личной жизни Фридрих был так же терпим, как и в теоретических построениях. Во взглядах на брак его либерализм доходил до таких границ, что многие современники и даже потомки не могли их принять. Брак, писал он, в своей основе — это вопрос гражданского контракта; он должен запросто расторгаться, если на то будет воля обеих сторон. За исключением кровосмесительных — между родителями и детьми, братьями и сестрами, — он должен быть вопросом свободного, индивидуального выбора: «Jе permets avec indulgence qu’on se marie à sa fantasie»[36]. Фридрих считал, что именно такая атмосфера должна парить в Пруссии. Это нисколько не походило на кальвинисткие воззрения его отца.

Все же в вопросах теологии Фридрих не был совершенно безразличен. Обладая острым умом, он не считал, что человек постиг все на свете. Имея способности поэта и художника, он интересовался тайнами и трагедиями бытия; верил в высшую сущность: на самом деле его можно было считать деистом[37]. В августе 1738 года в Брауншвейге[38] после многочисленных бесед с принцем Линне-Букенбургским Фридрих стал масоном, членом одной из раннегерманских лож, и заявил о вере в Бога, хотя и с оговорками. Впоследствии он почти не принимал участия в масонских церемониях. Его привлекла вера кальвинистов в предопределенность, отвергнутая отцом, в том смысле, что свобода воли есть иллюзия, все мы ничтожны и бессильны перед судьбой, провидением и божественным промыслом. Печали и радости людские могут не иметь большого значения, но за ними, возможно, что-то есть. Фридрих писал, что все религии основываются на более или менее абсурдной сказке, неправдоподобие которой всякий разумный человек должен определить немедленно. «Либо Бог мудр, — рассуждал он в длинном письме Вольтеру по поводу веры, датированном февралем 1738 года, — либо он не существует… а если он не мудр, то он не Бог, а некая бессмысленная Сущность, слепая судьба, внутренне противоречивое соединение атрибутов вне объективной реальности…» Это все было довольно запутанным, но в ходе обменов мыслями Фридрих демонстрировал — подкупающая черта его характера — скромность в отношении ценности собственных взглядов. Он не боялся выставлять теории, даже абсурдные для обсуждения, был самокритичным, свободным от догм человеком. Во время рейнсбергского периода его познакомили с трудами Христиана Вольфа, ученика Лейбница, считавшего, что знания — продукт размышлений. Читал Фридрих во французском переводе и работы графа фон Зума. Он всегда любил полагаться на размышления в одиночестве, как учила английская школа Джона Локка, оставаясь продуктом эпохи Просвещения.

Ему к тому же правилось обсуждать религиозное учение. Он любил подшучивать над банальностями, нападать на защитников догм и при этом смотреть, насколько далеко он может зайти, провоцируя собеседника. Фридрих, казалось, не заметил, что крупнейший последователь Лейбница и Вольфа Иммануил Кант преподавал в Кёнигсберге в течение всей второй половины его правления. Кант, восхищаясь Фридрихом, после смерти короля создал учение, которое вступило в противоречие с доктриной ортодоксальных лютеран, что могло бы немного обеспокоить Фридриха. И все же, встречая искреннюю веру, он уважал ее. Один из его генералов, католик, обычно во время битвы рисовал шпагой в воздухе знак креста, прежде чем броситься в атаку. Однажды Фридрих это заметил и принялся над этим насмехаться. «Сир, — был ответ, — не обращайте внимания на подобные мелочи. Если я твердо исполняю свой долг и старательно служу вам, какая вам разница, какие религиозные обряды я исполняю? А какая для вас выгода может быть в том, чтобы делать посмешище из самых преданных слуг?» Фридрих молча выслушал это, и все осталось, как прежде.

В письмах к любимой сестре Вильгельмине он заявлял о своей убежденности, что встретит ее вновь в лучшем мире. Порой казалось, он понимал возможность существования внутреннего мира, который, видимо, является божественным даром и важнее мирской суеты.