Тимур был утомлен и измучен невыносимой болью, но все же, когда приходил в сознание, хитрил, притворяясь совсем сломанным и неподвижным. И под утро его хитрость принесла желанные плоды. Клещ перестал между пытками связывать Тимуру руки и ноги, ограничившись единственной веревкой, которой левая щиколотка пленника была привязана к кольцу, вкрученному в стену. А под утро он раслабился вконец – вспотев от трудов праведных, утер лоб рукавом и легонько пнул бессильно раскинувшегося на бетоне Тимура:
– Ну что, чудак? Полежи тут пока, отдохни. Дальше еще веселее будет. А я за пивком схожу. Тебе принести?…
Не дождавшись ответа, циклоп хрипло хихикнул и вышел из подвала, плотно затворив за собой дверь.
С той стороны лязгнул засов.
Тимуру удалось подняться. Болело все – не было ни единой клеточки в организме, которая не отзывалась бы мукой на каждое движение. Было липко, грязно, противно. Но тело по-прежнему слушалось владельца беспрекословно, о чем обманутый неподвижностью жертвы Клещ не знал.
Времени возиться с веревкой не было, а длины ее не хватало, чтобы Тимур мог добраться до стола и чем-нибудь вооружиться. Единственное, что было в зоне доступности – «Нюрнбергская дева». Но расставаться с жизнью самостоятельно Тимур пока не собирался.
Зато он смог дотянуться до одного из стилизованных под подсвечники торшеров, расставленных вдоль сводчатых стен пыточной камеры. Электрический провод одного из них был весьма длинным. Выдернув его из розетки, Тимур оторвал провод от торшера и зубами зачистил его концы. Потом снова вставил вилку на место и отошел как можно дальше от погасшего светильника, надеясь, что Клещ не обратит на него внимания. И аккуратно лег на пол, прикрывая провода и стараясь не замкнуть их своим телом.
Едва он успел проделать это, как раздался металлический лязг засова и скрипучая дверь распахнулась.
Клещ ввалился в темницу, допивая на ходу банку пива. Смяв жестянку могучей лапой, он отшвырнул ее в темный угол.
– Кайф! – пробурчал он довольно.
Во второй его лапе помещались еще две жестянки. Он вскрыл обе, запрокинув голову, отпил из одной. Присел перед лежащим Тимуром на корточки и ощерился.
– Завидно? А я и тебя угощу. Я ведь не садист какой, я добрый малый. Держи! – и он протянул Тимуру вскрытую банку.
– Ты лучше глаз держи! – отозвался Тимур.
– Зачем это? – удивился монстр.
– А чтобы не выпал!
И Тимур со всего размаху засадил оголенные провода в волосатые ноздри монстра. Запахло паленым. Из ушей Клеща повалил дым, а единственный глаз вспух и зашкворчал яичницей на сковороде, разделяя участь первого. Глыба мяса, костей и шерсти рухнула рядом, едва не придавив Тимура.
Клещ спекся.
Шел четвертый час ночи. Как выбрался Тимур из логова Кислого, как ухитрился пройти за три часа десять километров до пристани в таком состоянии, он не помнил. Однако на рассвете он уже был на набережной Энгельса, у пристани.
«Ништяк», как оказалось, разделил участь хозяина. Панель приборов была разбита вдребезги, на кожухах моторов красовались гигантские вмятины, лопасти винтов были загнуты, вся электропроводка выдернута с корнем. Да и сам корпус пробит – катер наполовину погрузился в воду.
Повезло еще, что на пристани копошился в лодке тот самый мужичок, который доставил Тимура домой. Взглянув на окровавленного шатающегося человека, он уже наладился было сделать ноги, но Тимур сообразил пообещать ему денег за помощь.
Жажда наживы пересилила страх – и Тимур получил в свое распоряжение речное такси. Почти четыре часа преодолевала моторная лоханка то расстояние, которое «Ништяк» пролетал за час. По дороге Тимур несколько раз терял сознание. И всякий раз, приходя в себя, искренне удивлялся, почему лодочник до сих пор не выбросил его за борт…
Знахарь слушал Тимура с каменным лицом.
А ведь еще сегодня утром он радовался весеннему солнцу, размышлял о гармонии мира.
А теперь – на, получи свою гармонию.
Дослушав до конца, он кашлянул, потом с силой хлопнул ладонью по толстенному деревянному столу так, что подпрыгнули чашки, и сказал:
– Так. Слушай боевой приказ. Объявляю нашу крепость на осадном положении. Ты как себя чувствуешь, Тимур? Будешь в форме к послезавтрашнему дню?…
– Я в форме, мой адмирал! – отрапортовал капитан затопленного у томской пристани линкора. – Распухшая рожа в бою не помеха. Лишь бы глаза совсем не заплыли.
– Не бойся, однако, – неожиданно встрял Афанасий, предвкушая скорую месть бандитам, – не заплывут.
– Тогда так, – сказал Знахарь. – С воинской частью этой мы разберемся чуть позже. Пусть поживут еще недельку. А мы за это время должны всех этих уродов загасить. И Кислого, и Вертякова, и кого там еще… Мрази на земле не место. А уж в нашем тылу во время боевых действий – и подавно!…
Решение было принято.
Знахарь войны не хотел. Он, ступив на сибирскую землю, всячески старался избегать любых конфликтов. Но сама жизнь не позволяла отсиживаться в укрытии. Сколько же еще жадных хищников встретится на его пути, думал он… И всем в первую очередь нужны его деньги. Всем без исключения!
* * *
Сколько я себя помнил, все время находились желающие заграбастать мою собственность.
Поначалу родная женушка Ангелина позарилась на принадлежавшую мне квартиру. Убитую ее любовником соседку повесили на меня – и отправился я в свою первую ходку.
В «Крестах» сразу хлебнул блатной романтики.
Обыски, дубиналы, тамошние стукачи, петухи, карты, сборки, чуть позже – локалки, козлы, шушарка, проверки. Мне еще повезло, если можно говорить о везении человека, попавшего в тюрьму за преступление, которого не совершал.
Спас я тогда, применив профессиональные реаниматорские навыки, жизнь смотрящему, загибавшемуся в камере от сердечного приступа. Тот взял меня под свое покровительство, чем спас от многих неприятностей, да и от неизбежной погибели. Многое объяснил мне тогда Бахва, но кое-что я и сам понял.
Шел первый месяц следствия, когда в хате вычислили мусорского. Человек десять самых оголтелых забили его железными кружками. Позже узнали, что тот, кто руководил расправой, сам оказался кумовским. Типичный оперской расклад на тюрьме. Мне этот случай рассказал о человечестве больше, чем все умные книжки, которые я за всю жизнь до этого прочитал.
А еще я, который к тому времени уже стал Знахарем, понял, что попал в мир со своими законами, кардинально отличными от законов того мира, где раньше существовал Константин Разин. И понял, что либо ты начинаешь включаться в эти законы, либо от тебя ничего не останется. Любой самый жесткий компромисс – иллюзия непричастности. Законтачиться вынуждены все. До единого. Только в этом сама основа существования воровского антимира.
Я эти уроки усвоил и законы принял.
