М-да. Значит, все же вчера он напился до бесчувствия. Третий раз в жизни, причем первые два приходились на далекую безумную зиму в Трехреченской. Он выставил вперед руку, с горьким наслаждением отметив, как сильно дрожат пальцы, другую прижал ко лбу адски болевшей головы и двинулся вдоль длинной стены к окну. Рассуждая логически, где-то здесь должен быть стол…
Стол обнаружился возле окна, напротив скамейки, в той части комнаты, которую с кровати было не видно. На столе было почти пусто. Только чугунный чайник и банка с окурками. Впрочем, около банки разыскались спички и надорванная пачка «Беломора». Алексей поднял чайник и, запрокинув голову, попил воды из носика. Потом сел, закурил и стал смотреть в окно.
Странно, он ведь все очень четко помнит. Надежда Поликарпова, квартира восемнадцать. Ели, пили, очень вкусно. Гости — две женщины, трое мужчин. Одного зовут Эдуард Борисович, он играл на баяне, а Алексей на пианино, коричневое такое. Даже что-то спел, и его пригласили играть в оркестре. Дальше… дальше он открыл глаза в этой комнате, в одной постели с совершенно незнакомой женщиной… Совершенно? Это не может быть никто из вчерашних — одна толстая и пожилая, другая завита, как барашек, у хозяйки темные волосы и совсем другая комната, пошире и много богаче.
Алексей еще раз приложился к чайнику.
— Проснулись, Алешенька?
Он чуть не поперхнулся. Бросил чайник, резко повернул голову.
Женщина стояла босая, стыдливо прикрываясь одеялом. Не старая. Густые волосы по плечам. Большие зеленые глаза. Они внушили Алексею какую-то безотчетную тревогу. Он отвел взгляд и хрипло спросил:
— Я где? Ты кто?
— Да я Валька. — Женщина пренебрежительно махнула рукой.
— я тут как?
— Да вы садитесь, садитесь, я мигом. Вы только не смотрите…
Она отступила за шкаф и продолжала из-за открытой дверцы.
— Вы пришли вчера с Надеждой Никаноровной и еще с мужчиной, таким жельтменом. Они попросили, чтоб я вас переночевать оставила. Вы строгий, мрачный сидели и курили все. Я вам на диванчике постлала, а себе на лавочке. Вы сразу легли и уснули…
— А потом? — прокаркал Алексей. Она вышла из-за шкафа с расчесанными волосами, в юбке-клеш и полосатой кофточке с коротким рукавом.
— Чуть-чуть еще потерпите, Алешенька.
Встав на скамейку, она откинула марлю и принялась шуровать на полках, перекладывая какие-то предметы на самую нижнюю. Алексей отвернулся.
— Ну вот, — сказала Валька и поставила на стол алюминиевый поднос. На блюдечке — нарезанное сало, на втором хлеб, в баночке огурцы в рассоле, стаканчик-полторастик. Почти полная бутылка водки, заткнутая винной пробкой.
— Отдыхайте, — сказала Валька. — Я пойду чайничек поставлю.
Она вышла. Алексей посмотрел ей вслед, схватил банку с огурцами, жадно хлебнул рассола. Крякнул, махнул рукой и зубами вытащил из бутылки пробку.
Да, так напивался он третий раз, но опохмелялся впервые. И, надо же, совсем неплохо. Оч-чень даже неплохо!
Он налил вторую, выпил уже без дрожи, подцепил огурчик, захрустел им. Как-то вскользь заметил, что сидит в одних трусах. Одеться, что ли? Отчего-то вспомнились Валькины глаза — чистые, бездонные. Алексей отмахнулся, сгоняя наваждение, пробормотал: «А, ладно, успеется», — и надевать штаны не стал.
Валька принесла чайник, достала чашки, сахар, варенье, половинку калача. Алексей налил себе третью стопку.
— Примешь за компанию? — великодушно спросил он.
— Да я бы чайку, Алешенька… Ну, если только за компанию… У меня там еще наливочка стоит. С чайком хорошо.
— Можно и наливочки, — согласился Алексей. Они пили чай с вишневой наливочкой. Валька улыбалась, что-то такое приговаривала. Алексей не слушал. Ему было хорошо, спокойно, и сильно тянуло в сон.
— Еще чашечку хочете? — спросила Валька. Он встал, потянулся и шумно зевнул. За окном рассвело.
— Час-то который? — спросил он.
— Седьмого начало только. На кухне радио гимн отыграло.
— Я еще посплю, — сообщил он.
— Спите, спите, Алешенька.
Он прошлепал в торец, повалился на лежанку и накрылся одеялом. Валька стала прибирать со стола.
— Иди сюда! — сказал он.
Днем Валька разбудила его — пришла Надежда Поликарпова. Женщины чинно сели за стол, отвернувшись от него. Он оделся за створкой шкафа, как давеча Валька, пригладил волосы пятерней и вышел.
Надежда увела его к себе — оказалось, что живет она по той же лестнице, только двумя этажами ниже. Разговор у них получился строгий, деловой.
— Значит, точно во втором ряду за трубой и на дверце номер семьдесят девять? — переспросила она.
— Гриша так сказал.
— Знаю такой сарайчик. В углу, говорите, под козлами?
— Да.
— И что там? Большое, тяжелое?
— Не знаю. Гриша сказал, что одна управитесь — и отрыть, и донести. Только попадете ли туда незаметно?
— Это моя забота.
— И еще Гриша сказал, чтобы потом мне…
— Не дура, понимаю. Не обижу, не бойтесь.
Тут как раз пришел Эдуард с бутылкой. Разговор принял совсем другой оборот и проходил за столом за обильными и аппетитными остатками вчерашнего пира.
— Тут ведь, понимаешь, не просто все, — говорил концертмейстер, заглядывая Алексею в глаза. — Коллектив у нас народный, самодеятельный, единиц штатных нет, со всеми вытекающими… Конечно, у меня свои люди в дорпрофсоже, оформят тебя каким-нибудь методистом-инструктором… Ты как, по сроку вышел или?..
— Или. Реабилитированный.
— Это хорошо. Замечательно. Тогда с устройством и пропиской проблем не будет. Только сейчас лето, начальство в отпусках. Ты до той поры согласен так поиграть, за живые деньги? Работы много. Танцплощадки, павильоны.
— Согласен.
— Умница. Пожить пока можешь у меня на дачке, только ездить далеко.
— Можно. Только что ж я вас стеснять буду? Может, лучше у Вальки?
Эдуард Борисович хитро подмигнул.
— Теплый бабец, да? — шепнул он, косясь в сторону Надежды. Та как будто ничего не слышала. — Не хоромы, конечно, но на месяцок-полтора сойдет, если хозяйка не против.
— Думаю, не против. — Алексей ухмыльнулся.
— Теперь так: на раскачку тебе два дня. В среду репетиция, с четверга ты за роялем. Адрес я тебе дам, точное время сообщу через Надежду — у нее телефон в квартире.
Эдуард Борисович полез в пиджак, достал бумажник, вытащил оттуда несколько купюр.
— Значит, тысяча, пятьсот и еще две сотки. Это тебе.
— Спасибо, но я не могу…
