Реальная форма наглядна, воздействующая форма – суггестивна, то есть посредством нее художник, вместо того чтобы пытаться разъяснить смыслы и чувства зрителю, всесторонне их отобразив, делает лишь необходимые намеки, чтобы вызвать понимание и чувства в самом зрителе. Добиться этого художник может, воздействуя не на отдельные органы чувств, а на всего человека, то есть заставив зрителя жить в особой реальности произведения.
Чего способна достичь художественная форма с ее особой материей (см. выше)?
Сила художественной формы не есть проявление способностей художника; это и не энергия, оживляющая внешний мир благодаря творческому усилию; это и не логическая или эмоциональная взаимосвязь, благодаря которой некая ограниченная проблема может быть осмыслена и прочувствована во всей ее безграничной значимости. О чем она в действительности свидетельствует, так это о той степени, в которой претворилась в жизнь сама сущность искусства: уничтожение вещественного мира и возведение мира ценностного и, как результат, сотворение нового мира. Оригинальность этого творения и есть основной критерий, которым измеряется сила художественной формы. Оригинальность не есть стремление чем-то выделиться среди других, создать что-то совершенно новое, она (в этимологическом смысле [от лат. originalis – первоначальный]) есть понимание начала, корней, как наших собственных, так и всего вокруг.
Не следует путать «ценностный мир» Рафаэля и идеалистический взгляд на искусство как на кладезь трансцендентальных смыслов. Для Рафаэля ценности заключаются в деятельности, отображенной в произведении искусства. Функция произведения искусства состоит в том, чтобы вести нас от вещи к процессу творения, который она в себе содержит. Этот процесс обусловлен материей художественного произведения, и именно законы существования этой материи, которую гениально выявляет и анализирует Рафаэль, можно будет когда-нибудь открыть с помощью математики. Этот процесс направлен на создание внутри произведения искусства синтеза субъективного и объективного, условного и абсолютного в рамках некоего целого, подчиняющегося собственным законам необходимости. Таким образом, вещественный мир заменяется в произведении искусства иерархией ценностей, созданной заключенным в нем процессом.
Я не имею возможности рассказать здесь о том, как подробно, своеобразно и совершенно конкретно Рафаэль применяет свой подход к исследованию пяти картин. Я могу только подчеркнуть, что его глаз и чувственное восприятие не уступали остроте его ума. Когда читаешь его работы, то, несмотря на всю сложность изложенных в них мыслей, создается впечатление, что он был человеком необычайно и неизменно уравновешенным.
Сквозь текст этой книги проступает портрет строгого мыслителя, принадлежащего ХХ веку, поскольку он был приверженцем диалектического материализма и наследником основных традиций европейской философии, но в то же время он был человеком, чей живой ум не давал ему игнорировать неизвестный, все еще неопределенный, раскрывающийся человеческий потенциал, который всегда делает человека не сводимым ни к какой категорической системе.
Поскольку мы не можем познать себя непосредственно, но только через наши действия, то представляется весьма сомнительным, согласуется ли наше представление о самих себе с нашими настоящими мотивами. Однако мы неуклонно должны стремиться к тому, чтобы достичь этого соответствия. Поскольку только самопознание может привести нас к самоопределению, а ошибочное самоопределение губит наши жизни и является самым безнравственным действием, на которое мы способны.
Так каково же революционное значение искусства? Рафаэль показывает, что революционное значение произведения искусства никак не связано с его тематикой самой по себе или его использованием, а является значением, постоянно ожидающим своего открытия и высвобождения:
Какой бы силой ни обладала конкретная историческая тенденция, человек может и должен сопротивляться ей в том случае, если она идет вразрез с его творческим потенциалом. Нет никакой предопределенности, которая гласила бы, что мы должны быть жертвами технологии или что искусство следует сдать в архив как анахронизм; «предопределенность» – это не что иное, как злоупотребление правящим классом технологиями с целью подавления способности народа творить свою историю. Участвуя в общественной и политической жизни, каждый до некоторой степени решает, должно или не должно искусство устаревать. И понимание искусства помогает поднять это решение на самый высокий уровень. Как сосуд создается творческим усилием, которое в нем остается, так и произведение искусства сохраняет и умножает каждую попытку прийти к согласию с миром.
Мы сказали, что искусство ведет нас от произведения к творческому процессу. Это движение в обратном направлении, за пределы теории искусства, в конечном счете породит глобальное сомнение в мире как в данности, как в природном, так и в социальном. Вместо того чтобы принимать вещи такими, какие они есть, считать их само собой разумеющимися, мы учимся благодаря искусству соотносить их с эталоном совершенства. Чем больше неминуемый разрыв между идеалом и реальностью, тем неизбежнее встает вопрос: почему существующий мир таков, каков он есть? Как мир до этого дошел? De omnibus rebus dubitandum est! Quid certum? – Мы должны подвергать сомнению абсолютно все! Есть ли что-либо бесспорное? (Декарт). Природа творческого ума состоит в том, чтобы растворять, казалось бы, твердые вещи и преобразовывать мир как таковой в мир в процессе становления и созидания. Так мы освобождаемся от множественности явлений и приходим к пониманию того, что в конечном счете есть у них общего. Таким образом, из обособленных созданий среди других обособленных созданий мы становимся частью силы, создающей все вокруг.
Рафаэль не делал, да и не мог сделать выбор за нас. Каждый обязан разобраться с противоречивыми требованиями своей исторической ситуации самостоятельно. Но даже тем, кто считает, что практику искусства следует временно прекратить, Рафаэль ясно продемонстрирует, как ни один писатель до него, революционное значение произведений искусства, унаследованных от прошлого и тех, что еще будут созданы в будущем. И сделает он это без суесловия и морализаторства, но сдержанно и аргументированно. Это был величайший ум, когда-либо подступавший к этому вопросу.
7. Вальтер Беньямин: антиквар и революционер
Вальтер Беньямин родился в 1892 году в буржуазной еврейской семье в Берлине. Он изучал философию и стал литературным критиком особого рода – какого прежде никогда не бывало. Каждая страница, каждый предмет, привлекавший его внимание, содержал в себе, как он думал, тайный завет, адресованный настоящему: закодированный таким образом, чтобы его послание не превращалось в прямую автостраду через переходный период, запруженную прямой причинностью, военными колоннами прогресса и гигантскими фурами унаследованных институционализированных идей.
Он одновременно был романтиком-антикваром и заплутавшим марксистским революционером. Структура его мысли определялась теологией и талмудизмом, стремления – материализмом и диалектикой. Возникавшее напряжение постоянно обнаруживало себя в подобного рода выражениях: «Концепции жизни воздается должное лишь в том случае, если мы признаем право жизни за всем, что имеет историю, а не является попросту ее подмостками»[20].
