Проснулась от холода. Снова проспала весь день — потрясающая особенность комнаты усыплять своих обитателей начинала раздражать. Сдёрнула покрывало с кровати и, обернувшись им, отправилась разжигать камин. Огненное сердце заиграло слабым теплом, создавая танцующий полумрак в спальне. Интересно, а ужин будет? Мне нестерпимо хотелось попробовать, что вечером приготовит повар, но мысли о еде осыпались осколками от грохнувшего в голове голоса Торе — «Амэ?!» О, козлоногий! Чуть с ног не свалилась, покрывало с плеч опустилось на пол. «Амэ, подойди к окну». Неужели нельзя сказать лично?! Как это делают все нормальные люди. Нормальные…
От увиденного на мгновение захотелось бежать — быстро и без оглядки. Надёжно окопанный высокий костёр полыхал на заднем дворе дома лекаря прямо под моим окном. Синьор Торе, задрав голову, с беспечной улыбкой на губах смотрел на меня, сжимая в руках небольшую гитару — это первое, что заставило остаться на месте. Вторым обезоруживающим аргументом сочла целое море цветов под ногами Сальваторе. Распустившиеся, в бутонах, разобранные на лепестки розы ковром покрывали увядшую траву.
— Моя прекрасная Амэ, это для тебя! — воскликнул инквизитор и дёрнул струны.
Я не посещала оперу, но, кажется, Торе задал бы жару любому певчему. О, этот леденящий кровь баритон и драматически визжащий тенор. Дребезжание расстроенного инструмента забило последний гвоздь в крышку гроба умения исполнять серенады. Улыбаясь, сложила ладони на груди, а на глаза навернулись слёзы, не то от неожиданного счастья, не то от душевной боли.
— Святейшие печати! У меня на заднем дворе режут свинью?! — голос Ромео отдавал несвойственным ему раздражением.
— Добрый вечер, синьор Ландольфи, — я перевалилась через подоконник, чтобы засвидетельствовать почтение хозяину дома, высунувшемуся в окно своей спальни.
— Синьорина Амэ, — лекарь сдёрнул с головы ночной колпак, — кажется, вечер перестаёт быть томным. Уймись, покоритель женских сердец! — Ром выставил кулак, с зажатым головным убором и погрозил другу.
— Что?! — Тор остановил волну диссонанса.
— Я говорю, синьорина Амэно выпадет из окна от твоих неистовых воплей!
— В мои объятия?!
— О, Великий Брат! — Ромео хлопнул створками, серенада возобновилась.
— Торе! Торе! — я замахала руками.
— Да, Амэ! — плавное движение пухлых пальцев по струнам и тишина.
— Не надо, хватит! Ты почти покорил меня, честное слово!
— Почти?! Не-е-ет, я не соглашаюсь на половину!
— Это шантаж, синьор Сальваторе!
— Это любовь, синьорина Гвидиче!
Быстро вернулась в комнату и прижалась спиной к стене. Любовь. Он сказал, что это — любовь! Чувствовала себя огромным пульсирующим сердцем и боялась выглянуть на улицу. Тор больше не пел, гитара стихла.
— Прости меня, Амэ! Я ни разу не сказал спасибо, а ты уже дважды спасла мне жизнь. Ты подарила мне имя, а я чуть не разрушил всё. Куколка, может, я не заслуживаю и ногтя на твоём мизинце, но я люблю тебя. Амэ, я тебя люблю!
Вечерний ветер ударил в лицо, и я задохнулась запахом признания с нотками осени, с послевкусием абсолютного счастья. Лепестки роз под ногами Сальваторе полетели в воздух. Тор застыл, время остановилось, и только в груди подсказывало — мы живы.
— Торе, моё сердце принадлежит тебе, до конца дней, — показалось, я говорила слишком тихо, почти шептала.
Зачем Тору слышать, когда он может легко зацепить любую мысль в моей голове, словно удачливый рыбак добычу. Синьор Сальваторе бегом бросился к дому, потянулся к балкам на стене…
— Торе! О, Сильван! Торе, не надо, я спущусь к тебе… — пухлощёкий не слушал, он отчаянно карабкался к моему окну, цепляясь за лакированный брус. — Тор Сальваторе, немедленно спустись на зем… — кудрявая макушка инквизитора совсем близко — казалось, я могу дотянуться. — Тор, дай руку! — перевесившись через подоконник, растопырила пятерню ему на встречу. Он поднял голову, синие глаза округлились, и Торе полетел вниз, соскользнув с деревяшки…
Так быстро я ещё никогда не бегала.
Глава 6
Лекарь святейшей инквизиции шаркал по своему кабинету в тапочках на босу ногу и ночной сорочке до колена. Торе уложили на кушетку, костёр потушили, розы собрали, а мне рекомендовали заткнуть уши, пока Ромео будет высказывать всё, что думает о друге.
— Синьор, я могу оставить это здесь? — на пороге появился слуга с вазой. — Там уже негде…
— Проваливай! — в закрывшуюся дверь ударился тапок, снятый с ноги самого воспитанного мужчины, которого я знала.
Тор испытывал крайнюю степень вины и стыда. Его эмоции добрались и до меня — чуть уши не спалили. Ещё Торе щедро поделился болью в затылке, шее и спине. Благодарность так и рвалась наружу, но я держалась.
— Значит так, герой-любовник, — Ромео поднял тапочек и нервно натянул на ногу, — кости целы, обезболивание будет слабым.
— Дружище, ты садист! — кучерявый пухляк рванулся на кушетке, но резкая боль в голове вернула на место. Я закрыла глаза и сжала губы, стараясь не выругаться.
— Святейшие печати, как я хочу выспаться… — причитал лекарь. — Я не садист, я — прагматичный человек, — он достал таблетку из шкафа и плеснул воды из кувшина. — Если в полной мере избавить тебя… вас от боли, — Ром протянул лекарство Тору, — боюсь, придётся слушать совсем другую музыку. Спокойной ночи, — синьор Ландольфи запер шкаф с пилюльками на ключ, схватил со стола металлический колпачок, потушил им свечи и вышел из кабинета.
— Что это было? — голос инквизитора в темноте, звук глотка, и кружка оказалась в моей руке.
— Что-что, — буркнула я, запив комок неловкости, — ты умудрился вывести из себя самого уравновешенного синьора земель Ханерды.
— Ничего, завтра он выспится, и я спою ему серенаду. Ром оттает, — Тор кряхтя, уселся на кушетке.
— Это будет твоя последняя песня.
— Амэ, иди сюда, — инквизитор потянул к себе, ладони нежно коснулись моего лица.
Я вздрогнула от прикосновения пальцев к губам. Зрение привыкло к темноте, видела, как искры в синих глазах Торе вот-вот вспыхнут костром. Вцепилась в кружку с водой до ломоты в запястьях. Сальваторе аккуратно вытащил её из хватки, поставил на стул и, убрав прядь моих волос за плечо, прошёлся лёгкими поцелуями по шее. Дразнящий запах печёных яблок приятно защекотал ноздри, и в животе всколыхнулось знакомое чувство. Сомкнув веки, поняла, что вот-вот потеряю голову. Кудряшки Тора щекотали кожу, его близкое волнующее дыхание растекалось по телу. Обняла руками за шею и потянулась к любимому. Мягкие губы Сальваторе коснулись моих, одурманив нежным теплом.
О, святейшие печати… Как Тору удаётся сдерживать в себе этот пожар?! Несмело прикусила его губу, едва слышный стон — и огонь освободился от плена, грозя превратить нас в пепел. Так жадно, так пылко и сладко целовала моего Торе, что казалось, душа вырвется, растерзав дрожавшее от страсти тело. Он крепче прижимал меня к себе, а я запускала пальцы в густые кучеряшки и любила до беспамятства, до судорог в мышцах, до иголок в сердце.
