— А который сейчас час? — спросила Лайма, тревожновстряхивая рукой, словно ее часы вообще перестали показывать время. На самом-тоделе они шли как обычно, просто Лайме стало сильно не по себе.
— Вы уже уходите? — опечалился директор. —Хотя вас можно понять. Поезжайте, я сам разберусь с бумагами. Хотите сразузабрать личные вещи?
— У меня здесь нет личных вещей, — призналась егораспорядительница. — Все общественное.
Она и в самом деле никогда не ставила на стол фотографий, несажала на шкаф плюшевых зайцев. Ей казалось, это все равно что исповедоватьсяпервому встречному.
— Я уже поговорил с остальными, — вздохнулШепотков. — Все в грусти и тоске. Один вахтер предлагает не сдаватьпозиций и устроить голодовку на Красной площади.
— Не думаю, что это хорошая идея, — призналасьЛайма.
— Я тоже против. Но он сказал, что, если его неподдержат, он все равно пойдет голодать. Один. Правда, на всякий случай возьметс собой надувной матрас. Вдруг ночью ударят заморозки?
Лайма закатила глаза. В такую жару при открытых окнахневозможно спать без вентилятора — какие уж тут заморозки? Впрочем, вахтераможно понять и простить: он провел веселое детство у пионерского костра, бурнуюмолодость в комсомольских строительных отрядах, возводил плотины вдружественных странах Африки и Азии, а теперь вот засел возле парадной двери.Вероятно, нрав брал свое и ему по-прежнему хотелось подвига.
Чтобы как-то скоротать время, Лайма предложила Шепотковуразобрать папки с документами, которые хранились у нее в столе. Вдвоем ониспоро принялись за дело. Однако сосредоточиться по-настоящему никак неудавалось. Не доверяя собственным часам, Лайма то и дело спрашивала удиректора, сколько сейчас времени, и в конце концов так разнервничалась, что унее стали трястись руки, как у заправского алкаша.
Подумать только! Она — секретный агент. Выходит, ей придетсярисковать собственной шкурой? Ее в любой момент могут заколоть ножом илискосить автоматной очередью, как картонную фигуру в тире. Пароли, отзывы,секретные телефонные номера, ночные погони — неужели все это у нее вперспективе? Или она преувеличивает? Задание окажется будничным и скучным. Онаи еще двое незнакомых людей встретят особо важного индуса, сунут его вавтомобиль, привезут в гостиницу и продержат там несколько дней. Потом посадятэтого типа в самолет до Бомбея — и привет, задание выполнено!
Стрелка подползала уже к концу второго круга, Лайма смотрелана нее пристально, словно гипнотизер на вертлявого пациента. Возможно, как разсейчас возле входа в центр остановился длинный автомобиль, ткнувшись грозноймордой в бордюр. Из него вышел суровый человек, который уже поднимается полестнице. Она вскинула голову и уставилась на неплотно закрытую дверь. И тут изкоридора донесся звук шагов. Кто-то неторопливо шел, поскрипывая ботинками.Шепотков, сидевший спиной ко входу, ни на что не обращал внимания-
Шаги приблизились, и Лайма так напряглась, что дажепочувствовала дурноту. Взор ее затуманился, а комната неожиданно качнуласьсначала влево, а потом вправо, как будто находилась в чреве корабля, который навсех парах несется в открытое море. У Лаймы перехватило дыхание, и тут…
В кабинет, быстро постучав, вошел Роберт Агашкин с букетомалых роз.
— Здрасьте! — поздоровался он так громко и весело,точно жизнь стелила перед ним бархатный ковер, а удача шла впереди и кланяласьему в пояс. — Лаймочка, я принес тебе цветочки!
Роз оказалось так много, что они скрыли почти всю верхнююполовину Агашкина. Нижняя половина состояла из замусоленных брюк и огромныхзамшевых сандалий, из которых во все стороны лезли такие же огромныеагашкинские ноги.
— Боже ж ты мой! — изумился Шепотков, крутнувшисьна стуле. — Вот это я понимаю — знак внимания!
— Здрасьте, — повторил персонально для негоАгашкин, высунувшись из-за букета.
Это был молодой блондин с мягкими чертами лица итемпераментными глазами. В глазах сидела сумасшедшинка. Именно она придавалавсему его облику некую карикатурность — его просто невозможно было приниматьвсерьез. Розовые полупрозрачные уши торчали с двух сторон, словно сомнительноеукрашение коротко стриженной головы.
Лайма, для которой появление Агашкина оказалось полнойнеожиданностью, обмякла в своем кресле.
Она чуть с ума не сошла от волнения, ожидая появлениясвязного, а это, оказывается, вовсе не он, а так — сплошное недоразумение.
— Лаймочка! — воскликнуло недоразумение. — Уменя важное дело, поэтому я решил нагрянуть неожиданно. Ты не сердишься?
— Она не сердится, — заверил его Шепотков, сгребаябумаги. — Оставлю-ка я вас вдвоем. Дело молодое…
— Нет-нет, — горячо возразил Агашкин, — Неуходите, будьте любезны. Я хочу, чтобы как можно больше людей знало о моихчувствах.
— О них и так знает полгорода, — подала слабыйголос Лайма.
Пелена продолжала висеть у нее перед глазами, а сердце сострашной скоростью колотилось о ребра и, кажется, даже пыхтело, словнораскочегаренный паровоз.
Роберт Агашкин был ее давним воздыхателем. Еще в детстве,когда они вместе бегали по парку с рогатками, он заявил, что непременно женитсяна Лайме. Свою уверенность в положительном исходе дела он пронес через всюжизнь и вот наконец дозрел до предложения руки и сердца. Надо заметить, чтоболее неудачный момент выбрать было просто невозможно. Лайма не знала, что сРобертом делать — накричать на него, выгнать с треском или просто рассмеяться.
— Лаймочка, почему ты так на меня смотришь?
Волнуясь, Агашкин всегда употреблял слова суменьшительно-ласкательными суффиксами. Сейчас он чертовски волновался. Шуткали — он решил жениться.
— Лаймочка! Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Короче,предлагаю тебе руку и сердце. — И Агашкин пал перед ее рабочим столом наколени. Голова его оказалась как раз на уровне столешницы, и он положилподбородок на самый ее край. — Лаймочка, я люблю тебя безмерно!
— Ах, молодой человек, — откликнулся вместо неевзволнованный Шепотков. — Вы налетели просто как ураган. Даже я опомнитьсяне могу, а уж девушка и подавно.
Комната продолжала качаться перед Лаймой, и, чтобы унять этукачку, она схватилась пальцами за край стола. Агашкина ей только не хватало!Сейчас придет связной, а тут у нее настоящий цирк. Дышать стало нечем, и онавяло обмахнулась ладошкой.
— Смотрите, молодой человек, как онавзволнована! — продолжал наседать Шепотков. — Виданное ли дело:налетать, как смерч?
Для Агашкина сравнение со стихийным бедствием не являлосьчем-то необычным. Нелепый и смешной, он имел кучу прозвищ, и все, как одно,были связаны с какими-нибудь катастрофами. Человек-авария, разрушитель,мастер-ломастер и так далее. Он уже давно перестал на это болезненнореагировать.
