Профессор и его спутница заказали яблочный струдель,пирожные, кофе и взбитые сливки с шоколадом. Расплачиваясь, они оставилиГабриэле щедрые чаевые, изрядно смутив ее, а сами подошли к стойке, чтобыпоговорить о чем-то с мистером Баумом.
С тех пор профессор и миссис Розенштейн начали приходить вкафе каждый день, всегда в одно и то же время. Это превратилось в своего родаритуал, однако Габриэла никогда больше не брала у них чаевые. Когда профессорпопытался во второй раз вручить ей деньги, она сказала, что это совершенно ни кчему, что ей вполне достаточно того внимания, которое они к ней проявляют. Онани за что не возьмет с них ничего сверх положенного.
В понедельник, который был ее выходным днем, Габриэла ходилав прачечную самообслуживания. Возвращаясь, она встретилась у дверей пансиона смиссис Розенштейн, и та пригласила ее посидеть в гостиной. Как она потомсказала в разговоре с мадам Босличковой, Габриэла выглядела гораздо лучше, чемпрежде. Когда вечером Габриэла спустилась в общую гостиную, профессор пришел ктем же выводам. Молодая девушка определенно выглядела не такой убитой горем,как несколько дней назад, да и на щеках ее появился нежный, едва заметныйрумянец.
Вскоре, воспользовавшись тем, что за большим столомзавязалась карточная партия, профессор отвел Габриэлу в сторонку, чтобыпоговорить поподробнее.
— Герр Баум сказал мне, что ты была монахиней, —промолвил он негромко (по праву старшего, профессор начал называть Габриэлу на«ты», предварительно испросив ее разрешения). — Он ничего не перепутал?
Услышав эти слова, Габриэла слегка вздрогнула. Она неожидала такой болтливости от мистера Баума. Впрочем, вряд ли профессоррасспрашивает ее из любопытства. У него было доброе сердце, и он, вероятно,хотел знать, что за беда с ней стряслась. Но хотя Габриэла была благодарна емуза внимание, рассказать ему всю свою историю она пока не решалась.
— Нет, сэр, не совсем, — ответила она и виноватопотупилась, но тотчас снова подняла голову. — Я была новоначальнойпослушницей, новицианткой. Это не совсем одно и то же.
— Да, — улыбнулся профессор, и Габриэлапокраснела. Уж конечно, такой человек должен был разбираться в подобныхвещах. — Уже головастик, но еще не лягушка.
Габриэла не удержалась и фыркнула.
— Не думаю, чтобы сестрам понравилось вашесравнение, — заметила она.
— Я не имел в виду ничего обидного, — поспешилизвиниться профессор. — Когда я преподавал в Гарварде, среди моихстудентов попадались священники, правда, в основном иезуиты. У меня осталось оних самое приятное впечатление. Хорошо воспитанные, любознательные иудивительно открытые молодые люди. Насколько я помню, они никогда не проявлялирелигиозной нетерпимости. Кстати, как долго ты пробыла в монастыре?
Этот вопрос, заданный без всякой паузы, застал Габриэлуврасплох. Несколько мгновений она колебалась. Слишком многое пришлось быобъяснять. А ей до сих пор было больно и неприятно вспоминать о том, как онапопала в монастырь, а тем более почему ей пришлось оттуда уйти. С Другойстороны, профессор ей очень нравился. Лгать ему не хотелось.
— Двенадцать лет, — сказала она, и взор еезатуманился печалью. — Я фактически там выросла.
— Значит, на самом деле ты — сирота? — ласковоспросил профессор, и Габриэле опять показалось, что он спрашивает не простотак. Ему не все равно, что с ней было и как она жила.
— Нет, мои родители живы, — ответила она. —Просто они отдали меня в монастырь, когда мне было десять. И это единственноеместо на свете, которое я считаю своим домом, — добавила Габриэла твердо.
Должно быть, профессор почувствовал в ее словах затаеннуюгоречь и не стал расспрашивать дальше. Вместо того, чтобы поинтересоваться,почему родители отдали ее в монастырь, он сказал:
— Наверное, это очень трудно — быть монахиней. У меня,я думаю, ничего бы не вышло. Во-первых, я люблю поспать. Кроме того, обетбезбрачия никогда меня особенно не привлекал… — тут он лукаво покосился намиссис Розенштейн и добавил:
— Во всяком случае, до недавнего времени. Теперь яготов признать, что в целибате есть свое рациональное зерно.
Эти слова профессора заставили Габриэлу негромкорассмеяться. Она уже знала, что профессор Томас уже больше двадцати лет хранитверность своей покойной жене и за все это время у него ни разу не появилосьжелания жениться вторично.
— Между прочим, — продолжал он, — я несколькораз дискутировал на эти темы с моими учениками-иезуитами, и им так и не удалосьубедить меня в том, что эта догма обоснованна и имеет право на существование…
Тут Габриэла вспомнила о Джо, и профессор, увидев выражениеее глаз, поспешно прервал сам себя.
— Прости, я сказал что-нибудь не то? — участливоспросил он.
— Н-нет… Разумеется, нет, просто… Просто мне оченьнедостает монастыря и всего, что было с ним связано, — ответила она,грустно глядя на него. — Мне было нелегко покидать моих сестер.
По тому, как она это сказала, профессор понял, что Габриэлувынудили уйти, и он почел за благо переменить тему.
— Расскажи мне лучше, что ты пишешь, — попросилон.
— Рассказывать-то особенно нечего… — улыбнуласьГабриэла. — Просто время от времени, когда мне этого хотелось, я садиласьза стол и писала стихи, короткие рассказики и даже сказки для детей. У нас вмонастыре были две маленькие девочки-сироты из Лаоса. Я обучала их английскомуи рассказывала сказки собственного сочинения. Наверное, это совсем не то, кчему вы привыкли у себя в Гарварде.
— Лучшие наши писатели говорили мне то же самое о своихлучших произведениях. А плохие, знаешь ли, всегда спешат уверить, что их новаявещь — настоящий шедевр, который непременно понравится публике, — возразилпрофессор. — С тех пор я остерегаюсь тех, кто на все лады хвалит своюработу. Их «шедевры» — это длиннейшие и скучнейшие романы. После первых жестраниц нормального человека начинает клонить в сон.
И, как бы в подтверждение своих слов, профессор Томаспокачал перед лицом Габриэлы своим худым и тонким пальцем, который миссисРозенштейн называла «знаменитым». Этим жестом профессор когда-то приводил вчувство нерадивых или зарвавшихся учеников.
— Так когда же, учитывая все вышесказанное, я смогупознакомиться с вашими работами, мисс Харрисон? — ласково, но настойчивоспросил он. Габриэла снова подумала о том, что профессор придает слишкомбольшое значение вещам, которые, с ее точки зрения, того не стоили.
— Но у меня правда с собой ничего нет, — ответилаона.
— Так напиши что-нибудь! — сказалпрофессор. — Профессия писателя тем и хороша, что для работы ему нужнытолько стопка бумаги, карандаш и немного вдохновения.
«…А также талант, фантазия, вера в свои силы, свободноевремя, усидчивость и душа, которую надо вложить в каждого героя, чтобы даже набумаге он смог жить по-настоящему», — мысленно продолжила список Габриэла.С тех пор как умер Джо, ей часто казалось, что у нее вынули душу, а без этоговсе остальное было просто бесполезно.
