Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 163
Мы расстались, ни в чем друг друга не убедив. Но я насторожился и, вернувшись в Россию, написал о сомнениях Румянцеву, после чего бросился проверять все родовые схемы параллельными источниками.
Сходилось!
Я вздохнул с облегчением: верной дорогой идем, товарищи! Нам чужого не надо, но и свое не отдадим! Румянцев тоже оценил ситуацию: «Друг мой, я Вам говорил, что Румыния — не Россия, и не Молдавия. И амбициозности у тамошних исследователей хватает! Работать с ними крайне тяжело. Мы обсудили эту ситуацию с местными генеалогами, они того же мнения. Вам кланяется доктор Сильвиу Табак…».
…И следующим летом мы вновь отправились в Молдову, на этот раз в генеалогическую экспедицию на север страны, и жили на высоком берегу Днестра, в тридцати километрах от города Сорока, в селе Кременчуг, бывшей вотчине материнских предков. Поездку подготовил все тот же Николай Руссу, директор Литературного фонда Молдовы и возможный потомок соседей, обитавших на близких землях.
Пять сел цепочкой тянулись по крутому берегу Днестра, и я с мучительной нежностью воображал себе молодых прадедов и прабабушек, живших среди фруктовых садов, открывавших массивные двери церкви, слышал скрип колодезного журавля в их усадьбе, видел горбатый мостик, по которому стучат колеса повозок, здоровался на длинной улице с селянами, чьи предки знали моих предков, спускался по каменным ступеням в прохладную темноту гигантских подвалов-пещер, куда подводами свозили на зиму фрукты и выдерживалось в пузатых бочках доброе красное вино, а во время последней войны там прятались зенитки, а теперь пещеры стояли заброшенные, как и бассейны размером с футбольное поле, в которых при советской власти нагревалась вода из Днестра, необходимая для полива километровых яблоневых садов колхоза-миллионера, что владел во времена Советского союза родовыми землями семейства Бузни.
И председатель сельского Совета, по-молдавски примарь — Анатолий Пынзарь, что переводится как «Ткач», бывший главный агроном колхоза, закончивший в Москве Тимирязевку, в просторном доме которого мы остановились, возил нас по окружным монастырям, и мы нашли три церкви, построенные предками Бузни, а вот родных могил на сельских кладбищах не отыскали: надписи на огромных желтых крестах из местного известнякового камня котельца за два века съело время, и как мы ни отмывали их поутру, до жары, ни терли щетками со стиральным порошком, в лучшем случае удавалось разобрать два-три слова: «…раба Божья Марiя», что и видно теперь на многочисленных нумерованных фотографиях в экспедиционном отчете, который составляла моя жена Ольга.
Но потом в пахнущей плесенью и ладаном церковной пономарьке села Кременчуг мы нашли стопку «Исповедальных книг» за 1842–1867 годы со списком всех церковных прихожан и указанием степени их родства и возраста. И обнаружилось, что могилы сельского кладбища с более свежими, читаемыми, надписями начала XX века — наши! Женщины из рода Бузни выходили замуж и меняли фамилию… И архив мой стал прирастать новыми семействами, чаще всего географически близкого польского дворянства: Мелетицкие, Годлевские, Булаты…
— Они вас ждали, — листая толстые книги, с легкой ревностью сказал Анатолий. — Мне в руки не шли, а вы приехали, и они явились.
— Просто совпало, — сказал я.
Священник был в отъезде, и стопку книг полуторавековой давности нам выковырял из-под кучи церковного хлама дьячок, которого я настырно попросил поискать любые старые бумаги — мы надеялись найти метрические книги, не сданные в архив.
И книги эти — клад бесценный! — принадлежали старой, ныне не существующей деревянной церкви Святого Николая, выстроенной в конце 1770-х годов моим прямым пращуром Константином Бузни, о чем свидетельствовала «Ведомость церкви», также найденная среди пыльных бумаг.
Над тем местом, где находился в старой церкви алтарь, теперь оградительно стоял каменный сарайчик с кованым крестом над двускатной крышей. В сухом полумраке тускнели церковные хоругви и старые иконы. «Здесь живет ангел», — сказал дьячок, и мы перекрестились вслед за ним.
В этих же слежавшихся книгах мы обнаружили пращура нашего гостеприимного примаря: «отставной солдат Георгий Федорович Пынзарь, 51 год» и обнялись с Анатолием на высоком берегу Днестра — на земле наших общих предков.
И я уже знал из документов кишиневского архива, что мой прадед Николай Иванович в 1859 году после смерти родителей продал свою часть имений родному брату, отставному капитану, и перебрался в более обрусевшую Подолию, что лежала на другом берегу Днестра — в город Каменец-Подольский. И в исповедальных книгах — своего рода паспорте села — с разделением прихожан на сословия и указанием их возраста нашлось подтверждение тому: сорокалетний прадед и его жена Альфонсина Викентьевна, католического вероисповедания, двадцати пяти лет от роду, с 1859 года в записях уже не встречаются. Это та самая польская красавица, чья цветная дагерротипия в возрасте «совсем юной девушки» упоминается в дневниках моего деда.
Казалось бы, пустячок, вычислил год рождения прабабушки — 1833-й, а приятно: еще одна клеточка заполнится. И таких клеточек мы с женой заполнили во время нашей летней генеалогической экспедиции в Молдову изрядное количество — родовое древо затучнело новыми плодами.
Все было складно: поместья найдены, исхожен взятый под охрану государства парк с тенистыми каменными дорожками, дубами, кленами, грабами, буком, редкими деревьями бинго, разрушенной эстрадой, старым каменным колодцем с глубокой ледяной водой, сфотографирована школа с каминами и резными потолками — бывший господский дом, обхожены старинные каменные амбары и конюшни из желтого известняка — на их фоне можно было снимать фильмы из старинной жизни…
Одно из поместий — в деревне Ярово — гигантским зеленым лугом сбегало к Днестру, где у берега смотрелись в воду несколько высоких пирамидальных тополей и старые сосны — остатки давней прибрежной аллеи. Слева зелень склона ограждал густой гребешок колючей английской акации. Анатолий сказал, что в последние годы ее втихаря вырубают на дрова, но она снова растет…
И ломило зубы от ледяной воды — колодец был и в пещере, куда мог заехать и развернуться грузовик, и вода на удивление оказалась вкусной.
Но где родился мой дед Александр Николаевич Бузни, дворянин-бунтарь и профессор химии в одной реторте, по-прежнему оставалось тайной и не давало мне покоя…
Свидетельство о рождении моего будущего деда, а правильнее сказать — выпись из церковной метрической книги, нашлась в фондах «Каменец-Подольского жандармского управления» вместе с протоколами его допроса по делу о переписывании и распространении прокламаций в марте 1880 года.
Но шло оно непростой дорожкой.
На мои письма, отправленные в Государственный Исторический архив Украины на двух языках — русском и английском, мне целый год шлепали ответы на пишущей машинке через старую высохшую ленту:
«Шановний Дмитре Миколайовичу!
Повiдомляемо, що за данними науково-довiдкового апарату архiву та при переглядi справ ф. 707, Попечитель Киiвського учбового округу, вiдомостей про Бузнi Олександра Миколайовича не виявлено».
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 163
