Редактор Лазарус представился главному комиссару Харденбергу в роскошном холле гостиницы «Амбассадор». При этом он два раза чихнул.
— Пожалуй, эта поездка будет для меня смертельной. Дело в том, что я смертельно болен. Каждое перенапряжение может обернуться для меня концом.
— Затем, что я хотел доставить вам рукопись.
— Это могли бы сделать и мои люди.
Лазарус, перед которым на тарелке еще лежали объедки торта, вытер рот и с достоинством ответил:
— Рукопись вам, господин комиссар, должен был доставить тот, кто первым прочел ее. После ее прочтения вы для меня перестали быть незнакомцем. И, несмотря на мои недуги — надеюсь, вы меня поймете, — мне любопытны чужие жизни. Я полагаю, что любопытство к жизни особенно сильно у тех, кто знает, что скоро покинет этот мир. И поэтому я прошу вас позволить мне принять участие в расследовании.
— Не выйдет.
— Не могу согласиться. Передавая вам рукопись, я даю вам в руки важнейший доказательственный материал. Разве я не мог бы пару дней побыть вашим ассистентом?
Харденберг задумчиво посмотрел на мягкотелого, розоволицего человека, доедавшего ложечкой остаток торта.
— Затем, что я хочу узнать последнюю главу.
— Да, последнюю главу той рукописи, что я вручил вам. Ведь в ней недостает как раз этой последней главы. Прочтите рукопись. Она продвинет вас намного вперед в ваших поисках. А вы отныне — не правда ли — будете везде представлять меня, как вашего сотрудника?
— Да… пожалуй… насколько это будет возможно.
4
Вернувшись в бильярдную, главный комиссар уголовной полиции Харденберг отослал своего сотрудника Маркуса.
— Ну, Рашид, давай продолжим наш разговор.
Харденберг положил толстую рукопись, врученную ему Лазарусом, на бильярдный стол и вновь сел на зеленое сукно.
— Итак, ты встретил своего друга Оливера.
— Да, сэр. И он послал меня за своим «ягуаром».
— Где он был, когда ты вернулся?
— В баре. Кажется, он называется «Голубым баром».
— Он что-нибудь выпил?
— Оливер выпил порцию коньяка и позвонил по телефону. Когда я вошел, он как раз положил трубку. Телефон стоял на стойке бара. В баре было довольно много людей.
— Значит, они — я имею в виду по крайней мере некоторые из них — должны были слышать, что Оливер говорил по телефону.
— Пожалуй, что так. Но я не знаю этих людей.
— Мы постараемся найти их через газеты.
— Да, — сказал Рашид, — но откликнутся ли они?
— А почему, собственно, нет?
— Сэр, может найтись много причин, по которым те, кто был в баре, не захотят признаться в том, что они там находились.
— Бармен показал, что твой друг Оливер, по всей видимости, говорил с женщиной. Ты догадываешься, с какой именно женщиной он мог говорить?
— Да, сэр.
— С какой же? Как ее зовут?
— Извините, но этого я не хотел бы говорить. Оливер бы моим другом. А эта дама… Нет, я не могу сказать.
Харденберг постучал пальцем по лежавшей рядом с ним папке с рукописью.
— Твой друг написал роман. Сегодня ночью я его прочту и буду знать, кто эта дама.
Рашид промолчал.
— А ты мне не скажешь?
— Ни за что. Я посчитал бы себя предателем.
Харденберг посмотрел долгим взглядом на маленького мальчика с шелковыми ресницами и влажными черными глазами и вздохнул.
— Ну, ладно. Конечно, ты должен защищать интересы своего друга.
— Я рад, сэр, что вы это понимаете.
— Что было после того, как ты забрал машину из гаража?
— Мы поехали во Фридхайм, в интернат.
— Оливер торопился?
— Очень. Он ссадил меня около «Родников» — дома, где я живу — и сказал, что ему еще кое-куда надо съездить.
— Куда?
— Он не сказал.
— Он был веселый или грустный?
— Очень веселый и взволнованный.
— Тебе известно, что машину Оливера мы нашли в двух километрах от школы — почти совсем засыпанную снегом?
— Я слышал об этом.
Харденберг вновь прокатил по зеленому сукну белый шар. Рашид толкнул его назад. В течение последующего разговора они делали это еще несколько раз.
— Машина была изнутри вся в крови.
Рашид судорожно сглотнул:
— И Оливер тоже был весь в крови, так ведь? Перед тем как его повесить, кто-то его жутко избил.
— Ты действительно веришь, что его убили?
— Да, я твердо убежден.
— Но ведь у Оливера здесь, у вас, только друзья и ни одного врага!
Рашид опустил голову и молчал.
— Ну?
— Мне нечего сказать.
— Если ты думаешь, что его убили, то как, по-твоему, это связано с этой женщиной, о которой ты не желаешь говорить?
