Если я еще в чем-то могу тебе помочь, прошу тебя мне написать.
Как и всегда, верный тебе
Лу Шин
@
Письмо для матери я написала уже несколько недель назад, много раз исправляя его. Когда я получила от Лу Шина ее адрес, я снова перечитала письмо и с бешено бьющимся сердцем отправила его.
@
Дорогая мама!
Я знаю, что ты, должно быть, поразишься тому, что я жива. Прошло четырнадцать лет, и многие из них были для меня очень тяжелыми. Но в этом письме я не стану вдаваться в подробности. Я не знаю, как рассказать обо всем, что за это время произошло. Достаточно сказать, что сейчас у меня все хорошо.
Я получила письмо от Лу Шина, в котором он написал, что ты не знала, что новость о моей смерти неправда. Он сказал, что ты винила себя в моей смерти и никогда не прекращала горевать обо мне. Узнав об этом, я не могла написать тебе и заставила его дать обещание, что он тебе ничего не расскажет. У меня все еще было разбитое детское сердце, и я отвергала любое объяснение, почему ты вообще могла покинуть Шанхай. Я думала, что никогда не смогу избавиться от ненависти.
Но сейчас у меня сердце матери. Я потеряю свою дочь, когда ей было три с половиной года. Ее отец умер во время эпидемии, и его семья силой отняла ее у меня в тысяча девятьсот двадцать вторам году. Я оплакиваю живую дочь почти четыре года и ничего не слышала о ней. И мне все сильнее и сильнее хочется, чтобы она знала — я не рассталась с ней добровольно. Меня мучает одна мысль: она может думать, что я ее не любила. Я боюсь, что она станет такой же, как я: девочкой, которая чувствует, что ее любовь предали, и которая в будущем станет отвергать любовь, не сможет узнать ее, довериться ей. Она должна знать, что я бесконечно люблю ее с момента ее рождения, и сильнее, чем кто-либо еще. Ей сейчас семь лет. Мне нужна твоя помощь в ее поисках. Мне нужно знать, что она счастлива.
Когда-то я всем своим детским сердцем верила, что ты намеренно меня бросила. Я тебя ненавидела. Я понимаю, что знать это для тебя будет равносильно пытке. Но сейчас я сама постоянно мучаюсь от той же мысли. И хотя я не могу до конца тебя простить, я не хочу, чтобы ты и дальше испытывала эти муки.
Твоя дочь Вайолет
@
Ответное письмо от матери было написано неровным, торопливым почерком и покрыто пятнами, которые, как я подумала, были следами слез.
@
Вайолет, мое сокровище!
Мне пришлось много раз перечитать первую строчку твоего письма, чтобы убедиться, что это правда. А потом мысль о том, что ты жива, подняла меня из глубин ада, которым стаю мое собственное сердце. Но я снова погрузилась в бездну отчаяния, когда узнаю, что мои страхи оказались правдой: ты верила, что я не любила тебя достаточно, чтобы броситься на твое спасение. Нет оправдания материнским ошибкам, и у меня на душе навсегда останется шрам.
Станет ли тебе хоть немного легче, если ты узнаешь, что я чуть не сошла с ума на корабле, когда догадалась о том, что случилось, что я приказала капитану повернуть корабль назад, что мне ввели успокоительное, чтобы я не попыталась вернуться вплавь? Когда я получила письмо из консульства, а потом еще одно, от Золотой Голубки, в которых говорилось, что ты погибла, я представила себе, о чем ты могла думать в последние минуты: что я не любила тебя так же сильно, как другого ребенка. Четырнадцать лет я каждый день просыпалась от того, что видела твое испуганное лицо — так ты смотрела на меня, когда я обещала, что не покину Шанхай без тебя. Я совершила все возможные ошибки, которые и привели к твоей гибели. Я постоянно осуждаю себя за слабость и переживала все это снова и снова, когда представляла себе твой испуганный взгляд.
Я никогда не смогу заслужить твое прощение. Но я расцениваю твое письмо как проявление с твоей стороны исключительной доброты. И я благодарна тебе за просьбу — помочь найти твою дочь. Я понимаю боль матери, которая потеряла свое дитя. Я берусь за эту задачу не в качестве искупления своих ошибок, но из огромной любви.
Мне столько хочется тебе рассказать, моя драгоценная Вайолет, но я знаю, что не могу позволить себе излить все, что испытываю. Так что я просто скажу: надеюсь, однажды ты поверишь и уже не усомнишься в том, что в моем сердце никто не смог бы занять твое место.
Твоя мама
@
Мы с матерью начали осторожное общение через переписку. Она очень хорошо понимала, как необходимо мне связаться с Флорой — моей маленькой, беспомощной и доверчивой дочкой, которую могут легко ранить окружающие. И мама была права — мне стало легче после того, как она открыла мне, как страдала, узнав о моей гибели, хотя ее описание моего страха и недоверия вскрыло мои старые раны.
В следующем письме она проявила всю силу оптимизма, позволившую ей создать «Тайный нефритовый путь». «Нет ничего невозможного, — написала она. — Нам просто нужно проявить настойчивость и изобретательность. Я верну тебе твою дочь». Я была ей очень благодарна и как никогда верила в ее нацеленность на успех. Если бы это сказал мне кто-то другой, я бы подумала, что это просто слова. Но я знала, что мама никогда не сдается. Она сделает то, до чего не додумался бы никто другой.
Наша переписка стала более оживленной. Я сообщила ей все известные мне сведения о Флоре, а потом и об Эдварде. Сначала я давала ей сухие факты, но постепенно они обрастали эмоциональными подробностями. В свою очередь она рассказала мне о посвященном мне мемориале, который она создала в саду, где буйно разрослись фиалки. Она уже убрала надгробие и поставила вместо него купальню для птиц. Мама написала мне длинное письмо о человеке по фамилии Даннер — не Таннер, как я ошибочно поняла в детстве. Благодаря ему по документам я являлась полноправной гражданкой Америки. Мы были уверены, что мое свидетельство о рождении существовало, но семья Айвори дала кому-то взятку, чтобы его уничтожили. Мама сказала, что если я захочу — она сделает мне дубликат. Мы вспоминали о Золотой Голубке: я поделилась своими воспоминаниями о ней, а мать, рассказывая о своей наставнице и опоре, которая преодолевала препятствия и строила из них будущее, написала: «Без нее я бы осталась беспомощной девочкой-американкой, поносившей свою глупость и его бесхребетность».
В первых письмах она была гораздо более откровенной, чем я. В одном из них она писала о странностях своих родителей. Я не стала писать в ответе, что теперь понимаю, откуда взялась мамина эксцентричность. С каждым письмом она рассказывала мне все больше подробностей своей жизни в родительском доме.
@
Я принимала странности родителей за своих врагов, а их пренебрежение мною — за полное отсутствие любви. Пренебрежение — тихий убийца души. Оно было следствием их беспечности. Странности родителей со временем потускнели, сменившись слабостью, которая ждет нас всех в старости. Той матери и того отца, против которых я устроила бунт, больше не существовало. Они стали совсем другими: мягче, приятнее, с пороками и недостатками, которым они сами удивлялись. Они во мне нуждались. Когда они умерли — сначала отец, затем мать, — я и вправду оплакивала их кончину, и особенно те их стороны, которые ребенком я отказывалась видеть.
