Но Баболен что-то проворчал в ответ, это указывало на то, что пареньку был не в диковинку родной язык Бабиласа.
– Не заставляй меня повторять дважды, негодник! – пригрозила старуха.
– На что вам карты в такой час? – проговорил паренек таким тоном, словно устал урезонивать мать. – Ваши карты?
Прекрасно! А если полиция узнает, что вы гадаете в неурочное время, в два часа ночи?!
– Ах, Боже мой! – прозвенел ласковый голосок Розочки. – Неужели сейчас так поздно?
– Нет, девочка, еще только двенадцать часов! – возразила Броканта.
– Ну да, двенадцать, – хмыкнул Баболен. – Взгляните сами!
Часы пробили один раз, словно желая положить конец их спору.
– Вот видите: час! – воскликнул Баболен.
– Не час, а половина первого, – возмутилась Броканта, желавшая, чтобы последнее слово осталось за ней.
– Да, да, половина первого! А о чем это говорит? Ваша проклятая кукушка хлопает одним крылом, только и всего. Ну, спокойной ночи, мамочка! Будьте добры, оставьте бедного Баболена в покое: пусть спокойно дрыхнет!
Мы просим у читателя прощения за слово «дрыхнет», однако оно еще употреблялось в описываемую нами эпоху.
Впрочем, Броканта, кажется, отлично поняла, куда клонит Баболен, и закричала:
– Ну, погоди! Я тебе покажу «дрыхнуть»!
Баболен, разумеется, тоже догадался, каким обидным способом собирается его уложить в постель Броканта или, вернее, поднять его с постели: он прыгнул с кровати на пол, а оттуда – к многохвостой плетке, к которой уже протягивала руку Броканта.
– Я у тебя просила не плетку, а карты! – заметила Броканта.
– Да вот они, ваши карты, – вымолвил Баболен, подавая старухе карты, а плетку пряча за спиной.
Будто комментируя происходящее, он прибавил:
– Какая тоска: взрослая женщина, а убивает время на такие глупости, вместо того чтобы спокойно спать!
– Разве можно быть таким невежественным в твои годы! – возмутилась Броканта и с презрительным видом повела плечами. – Неужели ты ничего не видишь, не слышишь, не замечаешь?
– Как же, как же! Я вижу, что уже час ночи; я слышу, как весь Париж давно храпит; я вам замечаю, что пора бы последовать примеру всего города.
Выражение «я вам замечаю» было, может быть, не очень правильным; но читатели помнят, что Баболен не получил хорошего воспитания.
– Смейся, смейся, несчастный! – вскрикнула Броканта, вырывая у него из рук карты.
– Боже ты мой! Мать! Ну что я, по-вашему, должен замечать? – спросил Баболен и протяжно зевнул.
– Неужели ты не слышал, что сказал Бабилас?
– А-а, ваш любимец… Этого только не хватало: теперь я еще обязан слушать, что скажет мсье Бабилас!
– Так ты его не слушал?
– Слушал, слушал.
– И что слышал?
– Стон.
– И ты не сделал никакого вывода?
– Наоборот!
– Отлично! Что же ты понял из его жалобы? Отвечай.
– А вы позволите мне лечь спать, если я скажу?
– Да, лентяй ты этакий!
– У него плохо с животом. Он ел нынче вечером за четверых, а потому вполне может теперь поскулить за двоих.
– Убирайся спать, злой мальчишка! – выходя из себя, приказала Броканта. – Ты так дураком и помрешь, это предсказываю тебе я!
– Ну, ну, мать, успокойтесь! Вы не знаете, что ваши предсказания – еще не евангельские пророчества. Раз уж вы меня разбудили, объясните хотя бы, чего это Баболен так надрывается.
– Над нами нависло несчастье, Баболен!
– Ах, батюшки!
– Большое несчастье! Бабилас просто так выть не станет.
– Понимаю, мать: Бабилас катается как сыр в масле и ни с того ни с сего завывать не будет. В чем же дело? На что он жалуется?
– Вот это мы сейчас и узнаем, – тасуя карты, пообещала
Броканта. – Фарес, иди сюда!
Фарес не ответил на зов.
Броканта окликнула его в другой раз, однако ворон не двинулся.
– Черт побери! В такое время! – заметил Баболен. – Ничего удивительного: несчастная птица спит, и она совершенно права, не мне ее осуждать за это.
– Розочка! – позвала Броканта.
– Да, мама! – отвечала девочка, в другой раз прерывая чтение.
– Отложи свою книжку, дорогая, и позови Фареса.
– Фарес! Фарес! – пропела девушка нежным голоском, отдавшимся в сердце Людовика.
Ворон сейчас же вылетел из своей колокольни, описал под потолком несколько кругов и опустился девушке на плечо, как это уже было в главе, посвященной описанию внутреннего убранства комнаты, которую с недавних пор занимала цыганка.
– Что с вами, мама? – спросила девочка. – Чем вы так взволнованы?
– У меня дурные предчувствия, Розочка, – отозвалась Броканта. – Ты только посмотри, как нервничает Бабилас, как напуган Фарес; если и карты предскажут недоброе, детка, надо быть готовыми ко всему.
– Вы меня пугаете, мама! – призналась Розочка.
– Какого черта нужно старой ведьме? – пробормотал Людовик. – Зачем она смущает сердечко несчастной девочки. Хотя старуха живет гаданием, и именно потому, что карты ее кормят, она отлично знает, что это шарлатанство. Так бы и задушил ее вместе с ее вороном и собаками.
Карты легли неудачно.
– Будем готовы ко всему, Розочка! – огорченно вымолвила колдунья; что бы ни говорил Людовик, она принимала свое ремесло всерьез.
– Матушка! Если уж Провидение предупреждает вас о несчастье, – заметила Розочка, – оно должно вам и помочь его избежать.
– Девочка, дорогая! – прошептал Людовик.
– Нет! – возразила Броканта. – Нет, в этом-то и беда, я вижу зло, но не знаю, как его отвести.
– А вам от этого легче? – спросил Баболен.
– Боже мой! Боже мой! – забормотала Броканта, подняв к небу глаза.
– Матушка! Матушка! – взмолилась Розочка. – Может, ничего еще не случится! Не надо нас пугать. Какое несчастье может произойти? Мы никому не делали ничего плохого. Никогда еще мы не были так счастливы. Нас оберегает господин Сальватор… Я люблю…
Простодушная девочка замолчала. Она хотела сказать: «Я люблю Людовика!» – что ей самой представлялось верхом счастья.
– Ты любишь… что? – спросила Броканта.
– О! Ты любишь… что? – уточнил Баболен.
И вполголоса прибавил:
– Говори же, Розочка! Броканта думает, что ты любишь сахар, патоку или виноград! О! Броканта добрая! Наша славная Броканта!
