– Вот именно, – подтвердил Жан Робер.
– Ах! – обронила молодая женщина.
– Так как же?
– Я вас жду, вот что… Да-а, уж вас-то пташкой не назовешь: вас недостаточно просто поманить…
– Могу поклясться, Лидия: временами вы меня пугаете.
– Чем?
– Я вас не понимаю.
– Да, верно. И тогда вы про себя думаете: «По правде говоря, эта милая госпожа де Маранд – просто…»
– Не продолжайте, Лидия! Я знаю, что вы не только обворожительны, но благородны и деликатны.
– Однако вы же сомневаетесь… Господин Жан Робер! Угодно ли вам пройти в мои апартаменты, да или нет? Я имею на это право.
– И ваше право – тайна, которая вам не принадлежит?
– Нет.
– К счастью, как всякую тайну, ее можно разгадать.
– Лишь бы я вам не подсказывала: тогда моя совесть будет спокойна. Начинайте…
– Мне кажется, я уже догадался, Лидия.
– Ба! – промолвила молодая женщина, широко распахнув глаза в которых угадывалось скорее сомнение, нежели удивление.
– Да.
– Ну, я вас слушаю.
– Если я правильно угадаю, вы скажете: «Это так»?
– Продолжайте.
– Вчера я встретил вашего мужа на дорожке, ведущей в Ла Мюэтт.
– Верхом или в коляске?
– Верхом.
– Он был один?
– Я должен отвечать как есть?
– Да, дорогой. Я не ревнива.
Госпожа де Маранд произнесла эти слова с такой искренностью, что в ее правдивости сомневаться не приходилось.
– Нет, он был не один: он сопровождал прелестную амазонку.
– Неужели?
– Разве я вам сообщаю что-то новое?
– Нет, но я не вижу во всем этом тайны.
– Тогда я подумал, что, раз господин де Маранд не стесняется кататься в лесу с чужой женщиной, вы считаете себя вправе делать то, что делаете.
– Я вам не сказала, что «считаю себя вправе», я сказала, что «имею право».
– Значит, я не угадал?
– Нет.
– Позвольте, Лидия, задать вам вопрос.
– Пожалуйста.
– А вы ответите?
– Пока не знаю.
– Чем объяснить, что господин де Маранд, имея такую прелестную жену, вместо того чтобы бегать по женщинам…
– Что же?
– Не стал мужем собственной жены?
– В этом и состоит тайна, которую я не могу вам открыть, дорогой поэт.
– Почему?
– Повторяю: это не моя тайна.
– Чья же?
– Господина де Маранда… Идемте!
Жан Робер, не находя больше возражений, пошел за своей прекрасной Ариадной по лабиринту особняка на улице Лаффит.
– Ну, по крайней мере в этом лабиринте нет Минотавра! – прошептал он на ходу.
XXXVI.Упьмская улица
Апартаменты г-жи де Маранд находились, как известно, во втором этаже правого крыла в особняке на улице Лаффит или Артуа, в зависимости от того, позволят ли нам читатели называть эту улицу ее настоящим именем или станут настаивать на прежнем названии. Здесь мы оставим Жана Робера и г-жу де Маранд по причине, которую даже самый несговорчивый из наших читателей сочтет убедительной: дверь в апартаменты г-жи де Маранд оказалась заперта на два оборота между нами и двумя влюбленными.
Да и что бы мы делали в спальне этой восхитительной г-жи де Маранд, которую любим всей душой? Мы уже знаем эту спальню.
Последуем в менее аристократичный квартал, к которому в задумчивости бредет этот поэт по имени Людовик, сердце которого отогрелось в лучах любви.
Он пришел на Ульмскую улицу.
Спроси его кто-нибудь, как он добирался и какие улицы миновал, Людовик не смог бы ответить.
Сквозь неплотно прикрытые ставни первого этажа, занимаемого Брокантой, Баболеном, Фаресом, Бабиласом и его товарищами, пробивался свет. Он то становился ярче, то бледнел: это доказывало, что в квартире еще не ложились и свет переносили из комнаты в комнату.
Людовик подошел ближе и приник глазом к щели. Но хотя окно было приотворено, со своего места Людовику так и не удалось ничего разглядеть.
Он понял одно: Розочка еще не поднималась к себе; ничто не указывало на присутствие девочки в верхнем этаже: ни мягкий свет ночника в ее комнате, ни горшок с розовым кустом, который девочка, входя к себе, выставляла на окно; Людовик крепконакрепко наказал, чтобы она не оставляла цветы в спальне на ночь.
Итак, не имея возможности видеть, Людовик прислушался.
Уяьмская улица, тихая даже днем, словно окраина провинциального города, была в этот час совершенно безлюдна. Пристально вслушиваясь, можно было разобрать, о чем говорят в первом этаже.
– Что с тобой, дорогуша? – спрашивала Броканта.
Вопрос этот, очевидно, являлся продолжением разговора, начатого еще до прихода Людовика.
Однако тот, к кому обращалась Броканта, молчал.
– Я спрашиваю, что с тобой, сокровище мое! – продолжала обеспокоенная гадалка.
В ответ – то же молчание.
«Ого! „Дорогуша“ и „сокровище“, к которому ты обращаешься, мамаша Броканта, – проказник и невежа, – подумал Людовик, – это, конечно, негодник Баболен дуется или притворяется больным».
Броканта продолжала расспросы, но по-прежнему не получала ответа. Можно было заметить, что в ее голосе ласковые нотки сменялись постепенно угрожающими.
– Если не будешь отвечать, мсье Бабилас, – вымолвила наконец цыганка, – обещаю тебе, дорогуша, что ты у меня дождешься хорошей трепки, слышишь?
Вероятно, существо или, точнее, пес, к которому она обращалась с вопросами, счел за благо для собственной шкуры нарушить молчание и отозвался ворчанием, закончившемся жалобным воем.
– Да что с тобой такое, бедненький мой Бабилас? – вскричала Броканта и тоже испустила жалобный стон под стать своему любимцу.
Бабилас, похоже, отлично понял новый вопрос хозяйки и заворчал еще выразительнее: Броканта прямо-таки изумилась.
– Неужели это возможно, Бабилас?
– Да, – отозвался пес на своем языке.
– Баболен! – крикнула Броканта. – Баболен! Слышишь, негодник?
– Что? Что такое? – вскрикнул Баболен, задремавший было и некстати разбуженный матерью.
– Подай карты, бездельник!
– Эге-ге! Карты? Так поздно? Ну и ну! Этого нам только не хватало!
– Карты, я сказала.
