Однако немцы, читавшие сообщение Геббельса, опубликованное несколько месяцев спустя, знали, что события 1 апреля в нем выставлялись в оптимистическом свете с точки зрения нацистов. Штурмовики развернули активную деятельность, развешивая повсюду кричащие плакаты с призывами: «Не покупайте ничего в еврейских магазинах и универмагах!» — приказывая не пользоваться услугами еврейских адвокатов и докторов, представляя следующую причину для этого: «Евреи клевещут на нас из-за рубежа». По улицами разъезжали полные штурмовиков грузовики с похожими плакатами, отделения CA и стальных шлемов угрожающе стояли у дверей еврейских лавок, требуя удостоверения личности от любых покупателей, заходящих внутрь. Многие нееврейские магазины развешивали плакаты с уведомлением о том, что они являются «признанными немецко-христианскими компаниями», просто чтобы избежать недоразумений. А в том, что касалось штурмовиков, нацистское руководство подчеркивало важную деталь: эти действия против евреев должны были координироваться централизованно и штурмовики не должны были организовывать отдельные акции насилия. Коричневые рубашки, осуществлявшие бойкот 1 апреля, в самом деле в основном избегали серьезных нарушений спокойствия и ограничивались угрозами и запугиванием. Кроме того, сами магазины не понесли особого физического ущерба в тот день, хотя во многих местах коричневые рубашки рисовали лозунги на магазинных окнах, а в некоторых случаях не могли удержаться и начинали бить стекла, мародерствовать, арестовывать возражавших или вытаскивать еврейских владельцев магазинов наружу, возить их за собой по улицам и избивать, до тех пор пока те не падали от изнеможения[1012].
Рядом с бойкотируемыми магазинами собирались толпы зевак, желавших посмотреть на происходящее. Однако, что бы там ни писала нацистская пресса, эти люди не демонстрировали своей ненависти к евреям, хотя и оставались в основном пассивными и молчаливыми. В некоторых местах, в том числе в двух универсальных магазинах в Мюнхене, даже возникли небольшие контрдемонстрации граждан (некоторые из них носили партийные значки), которые пытались пройти мимо караулов штурмовиков к дверям. В Ганновере отчаянные покупатели пытались проникнуть в еврейские магазины силой. Однако в большинстве мест на это решались немногие. По крайней мере в этом отношении бойкот оказался успешен. С другой стороны, в некоторых небольших городах попытки осуществить бойкот полностью провалились. Повсюду большинство еврейских владельцев магазинов все равно закрывали свои двери, чтобы избежать неприятностей. Предупрежденные о бойкоте заранее, многие люди бросились покупать товары в еврейские магазины задень раньше, к большому раздражению нацистской прессы. За день до бойкота в одном из кинотеатров был подслушан спор некоего молодого солдата и его подруги, которые решали, что им следует делать. «На самом деле не нужно закупаться у евреев», — говорил молодой человек. «Но у них все так дешево», — отвечала она. «Значит, это бедный магазин, который долго не протянет», — был его ответ. «Нет, правда, — возражала она, — он в полном порядке, нормально работает, так же как и христианские магазины, только продается там все намного дешевле»[1013].
Бойкот затронул только небольшие магазины и компании. Самые крупные еврейские фирмы, принимавшие на себя основную тяжесть словесных атак нацистов в течение многих лет, не попали под него из-за своей важности для национальной экономики и потому что они были крупными работодателями, которым пришлось бы начать увольнения рабочих, если бы бойкот нанес действительно серьезный удар по их экономическому положению. Одна только сеть универсальных магазинов Тица предоставляла рабочие места 14 000 человек. Нацистская организация служащих в огромной издательской фирме Ульштейна отмечала, что, хотя компания не попала под бойкот, запрет многих ее публикаций привел к увольнению множества «хороших товарищей», что иллюстрировало экономическую опасность политики режима[1014]. Все это делало бойкот намного менее внушительным, чем утверждал Геббельс. Общее отсутствие публичной оппозиции этим действиям было удивительным, но таким же было и отсутствие общественного энтузиазма по отношению к бойкоту. Такая ситуация повторялась не один раз в последующие годы, когда правительство предпринимало те или иные антисемитские меры. Осознавая проблемные последствия, которые бойкот имел как для экономики, так и для репутации режима за рубежом, и втайне признавая, что он не был особенно удачным, Гитлер вместе с партийным руководством осторожно отказались от идеи продолжить его в национальном масштабе, несмотря на то что американские газеты продолжали печатать «истории о жестокости» нацистов против евреев в последующие недели и месяцы. Однако идея бойкота пустила корни в нацистском движении. В следующие месяцы многие местные газеты регулярно призывали своих читателей не посещать еврейские магазины, а партийные активисты во многих областях часто устанавливали «караулы» рядом с еврейскими зданиями и организовывали кампании по рассылке писем с упреками и предостережениями тем покупателям, которые отваживались ходить туда[1015].
V
Главной задачей бойкота было донести до рядовых нацистов идею о том, что антисемитская политика должна быть централизованной и проводиться, как писал Гитлер много лет назад, в «рациональном» ключе, а не в виде спонтанных погромов и актов насилия. Таким образом, бойкот подготовил почву для проведения нацистской политики по отношению к евреям на законном или квазизаконном основании в целях реализации положения программы партии о том, что евреи не могут быть полноценными гражданами Германии и поэтому, разумеется, не могут иметь всех гражданских прав. Через неделю после бойкота 7 апреля 1933 г. закон о восстановлении профессиональной гражданской службы приравнял евреев к коммунистам и другим политически ненадежным элементам, сделав их мишенью для увольнений. «Неарийские» гражданские служащие, определенные в дополнительном законе от 11 апреля как лица, у которых одна бабушка или один дедушка были «неарийцами и в особенности евреями», должны были быть уволены, если (по настоянию Гинденбурга) они не были ветеранами войны, или не потеряли отца или сына в бою, или не служили в армии до Первой мировой войны. Представленный Вильгельмом Фриком, нацистским рейхсминистром внутренних дел, который уже предлагал схожий закон в свою бытность простым депутатом рейхстага в 1925 г., этот закон в характерном для нацистов стиле координировал действия, уже предпринимаемые на региональном и местном уровнях, где увольнения еврейских госслужащих велись в течение нескольких недель. Одновременно похожие положения были применены и к еврейским адвокатам, которые не работали в министерстве юстиции, и все вместе они образовали отдельный закон, принятый в тот же день. Декрет от 25 апреля «Против перегруженности немецких школ и университетов» значительно сократил приток квалифицированных немецких евреев в профессии, установив квоту в 5 % еврейских учеников для всех школ и университетов и 1,5 % для новых поступающих каждый год. Исключения означали, что многие евреи могли продолжать работать — например, 336 из 717 еврейских судей и государственных прокуроров, а также 3167 из 4585 еврейских адвокатов[1016]. Евреи из Восточной Европы, эмигрировавшие в Германию в годы Веймарской республики, потеряли свое гражданство по закону от 14 июля 1933 г., введение которого в свое время уже обсуждалось в правительстве Франца фон Папена в 1932 г. Этот набор различных мер означал конец гражданского равноправия евреев, которое существовало в Германии с 1871 г.[1017]
