- Это ведь твоя выдумка - отдать султану нашу дочь! - Кантакузин говорил не с гневом, но с горечью.
- Ты придумал другое? - Ирина также говорила грустно. - Мы просто-напросто нашли путь к спасению, к нашему спасению.
- А держава? - вдруг сказал Кантакузин. - Кто спасёт Византию?
- Никто, - прозвучал спокойный ответ Ирины. - И мысли и слова твои, муж мой, неверны. Возможно пытаться спасти одного человека, или многих людей, или нескольких людей. Но что это значит - пытаться спасти государство, державу?! Разве государство - человек? Разве государство любит, плачет, женится, выходит замуж, рожает детей? Разве людям будет под властью османов хуже, чем под властью императоров, Комнинов[345]или Палеологов? Я думаю о моей дочери! Ей будет хорошо, и для меня самое важное - её благо!
- Хорошо заговорила! - ехидно парировал Кантакузин. - Слушаю новые твои слова и дивлюсь. А знаешь ли ты, что любой человек состоит не только из желудка и тайных удов?! Ещё есть и душа, и разум! Это свиньи думают лишь о корме, и всё равно им, в чьём хлеву поставят их. А человеку не всё равно, под чьей он властью; человеку не всё равно, какая у него вера, какой язык!.. Не все таковы, как твой пращур Асен, не всем так легко преображаться из болгар в греков; из греков, подданных империи, в тюрков, подданных султана...
- Я долго не забуду тебе этих слов! - сухо отвечала Ирина. - Пусть время покажет, кто из нас прав. - Она вышла из комнаты с поспешностью, не желая слышать, что скажет муж.
«Долго не забуду!..» - Кантакузин повторил в уме, про себя, слова жены. — Это «Долго не забуду», оно, разумеется, должно означать: «В конце концов прощу!..» Я не был справедлив. Есть своя логика и своё обаяние в том, что сделал с собою пращур Ирины, и многие другие сделали то же самое... И в этом, несомненно, - своя прелесть. От глагола «прельщать»!.. И отчего это выставляют столь часто последним аргументом любого спора понятие «время»? Только и слышишь о времени, которое должно понять, простить, рассудить, всё расставить по своим местам... Как будто время, оно - судья, или друг, или священник... А время, оно ведь просто-напросто ничто, почему-то убивающее нас в конце концов, убивающее каждого из нас, убивающее всех!..»
Ирина действительно простила его. Впрочем, он сам, первым, просил у неё прощения. Она простила его на другой день после того, как он попросил у неё прощения.
* * *
Решено было о составлении брачного договора на двух языках, на тюркском и на греческом.
В своё пребывание в Дидимотике Орхан увидел Феодору ещё один раз. Он стоял на террасе дворца рядом со своим будущим тестем. Кантакузин одет был в длинный шёлковый кафтан, плотного шелка, расшитого серебряными нитями; на голове его была высокая шапка из войлока, украшенная жемчужным узором. Он чуть склонился. Орхан видел клинышек его небольшой бороды, почти седой бороды... Внизу бегали дети; во дворе, глубоко внизу. Орхан пригляделся к их игре и легко понял, в чём она состояла. Мальчики с криками гонялись друг за другом, разделившись на две группы. Пойманные из одной группы становились пленниками другой группы. Кантакузин приметил, что гость рассматривает с большим любопытством эту простую, по убеждению Кантакузина, детскую игру...
- Они играют в ампру, - сказал Кантакузин. - В детстве и я играл в ампру. Мой младший брат, умерший ребёнком, любил эту игру. Но однажды мы, дети, осмелились сыграть в петрополемос, в игру, которая давно запрещена... — Орхан оторвал взгляд от играющих мальчиков и повернулся учтиво к будущему тестю. Кантакузин продолжал: - Петрополемос - это когда кидают друг в друга камни, при этом также разбиваются на партии. Это опасная игра. Если мальчиков заставали за этой игрой, родители обязывались платить положенные деньги в казну, а их дети подвергались публичной порке. Камень попал в голову брата... — Кантакузин ясно почувствовал, как будто бы это было нечто вещное, вопрос, который хотел бы задать Орхан. Кантакузин знал, что Орхан не задаст подобный вопрос... - Нет, - сказал Кантакузин, - это не был камень, брошенный моей рукой. - И внезапно он перевёл разговор на другое: - А потом я полюбил охоту и конную игру в мяч.
- Я также люблю охоту, - заметил Орхан учтиво...
Игра мальчиков навела Орхана на мысли определённые. Он думал о том, что следует вовлекать неверных в османское войско... «Помимо войнуков и мартолосов должно быть что-то ещё... Нужно набирать мальчиков и воспитывать их в правой вере и учить воинским искусствам... Что скажут их родители на это? Нужно попробовать объявить по всем деревням, селениям неверных такой набор мальчиков... Но по доброй воле, только по доброй воле они должны будут отдавать сыновей... Да!.. Набор мальчиков... Из самых простых, бедных мужицких семей... Из одной семьи не брать более одного сына. У тех, кто имеет менее трёх сыновей, ни одного не брать!.. Это будут войска, щедро одаряемые милостями султана... Пехота...»[346]
Орхан подумал, что люди охотно будут отдавать своих сыновей. Ещё бы! Знать, что твоему дитяти уже не придётся заботиться о куске хлеба; знать, что твоих сыновей ожидают почести; знать, что храбрость и ум будут награждены достойно...
Орхан не успел додумать... Играющие мальчишки, дети слуг, разбежались с весёлыми возгласами, давая дорогу красивой кавалькаде. Ехали дочери Кантакузина в сопровождении своих прислужниц. На девушках надеты были длинные платья, позволяющие им по-особенному сидеть в сёдлах, не по-мужски, но боком. Седла и прочее убранство конское было роскошным. Развевались красные шёлковые плащи, потому что девушки ехали быстро. Головы их были покрыты остроконечными шляпами, верхушки шляп украшены - каждая - тремя павлиньими перьями... Перья колыхались и сияли в солнечных лучах... Кажется, девушки не замечали, что ими любуются... Орхан и Кантакузин смотрели молча. Султан Гази улыбался...
* * *
Войска Орхана и Кантакузина, объединившись, осадили Константинополь. Однако город сдался фактически без сопротивления. Одни из ворот столицы византийцев открыл перед Кантакузином фаворит Анны, итальянец Фаччиолати. Орхан отдал город своему будущему тестю. Орхан и его старшие сыновья присутствовали на свадьбе. Кантакузин выдал свою дочь Елену замуж за Иоанна, сына Андроника и Анны. Орхан поднёс жениху и невесте богатые подарки. Кантакузин желал показать всем в Истанбуле, что государство разорено. Впрочем, это ведь и было правдой. Государство было разорено. Однако ни Анна, ни Кантакузин разорены не были. Тем не менее, роскошно одетые тюрки - а даже простые воины оделись по приказу Орхана в лучшие одежды - выделялись среди нарочито бедно одетых гостей на свадьбе Иоанна и Елены. Во время пира не было подано ни одной золотой чаши, ни одного серебряного блюда. Посуда подавалась оловянная или глиняная, уборы жениха и невесты поражали бедностью; позолоченная медь заменяла золото, разноцветное стекло заменяло драгоценные камни. Лишь кое-где мелькали подлинные драгоценности и жемчуг притягивал взгляд необманным сверканием. Что до казны империи, то она теперь помещала в себе лишь воздух да пыль. Жители Константинополя так и говорили:
