говоря об Андронникове, на двусмысленность деятельности Рус.-Аз. банка: «Когда он проникал в Рус.-Аз. банк, тут что-нибудь могло оказаться» – в смысле шпионажа.
Позднейшие изыскатели упустили из вида еще банкира и сахарозаводчика Ярошинского. Лица, дававшие показания следователю Соколову, относили и его к числу «немецких агентов»: во время войны он работал по «директивам» немцев, получал от них «огромные суммы» и находился в «связи с кружком Распутина». Сам Соколов «как судья… по совести» должен был сказать, что роль Ярошинского для него осталась «темной». «Строгие факты», установленные следователем, говорили только о том, что Ярошинский был известен Императрице (финансировал лазарет имени великих княжен), был «близок» с Вырубовой и давал последней деньги для помощи царской семье, «когда она была в Тобольске…»
Оставляя совершенно в стороне попытку подвести научный фундамент под «городские сплетни», коснемся лишь нескольких фактов, выдвигаемых обличительной историографией. Нас может интересовать не то общее явление международной экономической жизни, которому в свое время Ленин, следуя за немецкими указаниями, посвятил свой очерк «Империализм, как новейший этап капитализма» и которое сводится к установлению факта роста влияния банков на промышленность и торговлю путем, как выражался Ленин, «личной унии» банков – их слияния с промышленными предприятиями. Вытекающая отсюда политическая проблема в отношении к русской действительности может быть формулирована словами Шингарева, запротоколированными в журнале Особого Совещания по обороне еще 18 ноября 15 г. в связи с вопросом о секвестрировании Путиловского завода. Шингарев сказал: «Из обстоятельств данного дела обнаружилось влияние на дела государства безответственной, но чрезвычайно могущественной власти банков. Правительство начинает терять государственную дорогу, стесняемое властью плутократов»515.
Не этот общий вопрос внутренней политики может подлежать нашему рассмотрению, а те специфические условия, которые создались вокруг русской монархии и которые могли служить преддверием к демаршам в области политики внешней, т.е. к решению вопросов о войне и мире. Этими специфическими условиями был тот «передаточный рычаг», который представлял собой Распутин, сообщавший верховной власти «директивы» биржевых дельцов – «так новейший этап капитализма уживался в России со средневековьем» (Семенников).
БАНКИР МАНУС И ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ САБЛИН
Легко себе представить, что квартира «божьего человека» могла действительно превратиться в какую-то «контору по обделыванию дел», как выразился «в высшей степени талантливый… комик», по выражению Хвостова, жанд. ген. Комиссаров, ведавший охраной Распутина, но не допускавшийся, впрочем, в «святая святых». Дела были самого «грязного свойства», – утверждал Хвостов, производивший в бытность министром «специальное» изыскание. Среди обделывавших свои коммерческие дела был и действ. ст. сов. Манус, вылетевший до известной степени из гнезда питомцев кн. Мещерского. Манус имел много козырей по сравнению со своим соперником в финансовом мире. По словам Хвостова, он дела обделывал через «кружок» шталм. Бурдукова – птенца того же гнезда, свитого в «Гражданине». Бурдуков-де попросту состоял «на большом жалованье» у Мануса. С Бурдуковым были близки авторитетные для Царского Села адм. Нилов и фл.-ад. Саблин – Нилов влиял на Императора, а Саблин на Императрицу: «Таково было с разных сторон обложение: если какое-нибудь дело нужно провести – с одной стороны, скажет Распутин пророчески, что так надо, а с другой, А. Ф. скажет один, другой – Николаю II… И дело может быть проведено». Но по существу значение своего показания Хвостов совершенно аннулировал, указав на вопрос Родичева: «какие дела проводились?» – что через Бурдукова проводились «маленькие дела»: «права на жительство», постройка какой-нибудь «сухарной фабрики», льготы «Русскому Обществу Пароходства и Торговли» и т.д.
Имя Бурдукова в царской переписке упоминается лишь один раз в конце февраля в обстоятельствах, о которых будет рассказано ниже. Привлекать ко всем этим махинациям «маленького адмирала» – так звали в царской семье Нилова – совсем абсурдно. Этот преданнейший семье человек, – и его за это любили, – пользовался широко репутацией большого поклонника Бахуса – и только. Может быть, такое свойство и привлекало адмирала на обеды «по средам»516. Близких отношений с банкиром Манусом у него не было. Даже А. Ф. в одном из своих писем отметила глубокое возмущение манусовского сотрапезника, когда до него дошли неверные слухи, что Манус меняет свою фамилию и хочет получить «имя Нилова». «Как тебе это нравится», – в свою очередь негодовала А. Ф. Нилов к тому же был всегдашним горячим противником «старца», в силу чего придворному историографу казалось даже, что А. Ф. не могла и «слышать имени Нилова». Этот отзыв совершенно не подтверждается перепиской517.
Саблин – человек, действительно очень близкий семье: «он как бы частичка всех нас», – писала А. Ф. 20 октября 1914 г. Переписка устанавливает и непосредственные отношения между Саблиным и Манусом. Связь и на этот раз Хвостов определял своего рода наймитством. Саблин человек «бедный», а при Дворе жить без средств трудно – «несчастный фл.-ад. живет на две с половиной тысячи: ведь этого на чай не хватает».
По памяти Хвостов воспроизводил попавшее ему, в качестве министра вн. д., перлюстрированное письмо Саблина Манусу. Записка была якобы такого содержания: «Вы, Игнатий Порфирович, мне не приказывайте ругать Барка, вы три дня тому назад приказывали хвалить его – я его хвалил… Как же возможно сразу его ругать?» Эфемерная, может быть, записка, конечно, цитируется всеми, кто ставит своей задачей изобличение. Между тем она возбуждает сомнение, и не только в силу особых свойств Хвостова, не только в силу ее происхождения, но и по содержанию. Хвостов, враждебный Барку, человеку «немецкого склада», которого он «всячески поносил» в своей думской речи о немецком засилии, изображает Барка каким-то ставленником Мануса. Допустим, что это так, и не будем разбираться во всех хитросплетениях, которые связаны с разбором закулисных влияний в ходе правительственной машины518. Во всяком случае, этот человек «немецкой складки» и ставленник прямого «немецкого агента» (в представлении французского посла) проводил столь определенную линию, что Николай II в цитированном письме к английскому королю, считая «серьезным явлением, требующим борьбы», «сильно, но невидимо» чувствующееся «влияние некоторых наших банков, которые были до войны в германских руках», выражал твердую уверенность, что «Барк справится с этой трудностью». Заместитель Коковцева определенно держался тактики оппозиционных Горемыкину министров: в «нашей группе», собиравшейся «обособленно», Игнатьев перечислял Кривошеина, Поливанова, Харитонова и Барка. Он был, припомним, и в числе министров, подписавших августовское коллективное письмо.
Сделавшись министром вн. д., Хвостов с самого начала стал «валить» Барка и проводить на пост министра финансов своего свойственника гр. Татищева519. Данные против финансовой политики Барка Хвостов
