Ему стало тесно. В груди, в душе, в мыслях и чувствах. В доме, где они были счастливы блаженные два месяца! Дом особенно давил на него. Потому что ровно так, как он очистил их жизнь, он и напоминал ему о том, что не оказалось забытым и погребенным в дальнем углу подсознания.
Он не выдержал этой давящей тяжести, скованности, тесноты и окольцованности в тиски. Он бежал. Он не знал — куда, лишь бы куда-нибудь. Туда, где он сможет вдохнуть полной грудью, задышать нормально, насладиться воздухом, где он сможет хоть немного освободиться, стать собой хоть на час. Туда, где не будет давления и осуждения, острого отчаяния и ощущения полнейшего бессилия. Где он сможет быть.
Утро было прохладным, пасмурным, накрапывал мелкий, противный дождь. Небо заволокли свинцовые тучи, готовые вот-вот рвануть на землю косыми струями промозглого колкого ливня.
Он не знал, куда идет. Просто шел и все. Наугад, наобум, вперед, лишь бы вперед и не останавливаться. Все быстрее и быстрее, ускоряясь, превращая шаги в торопливый и стремительный бег. Бег от себя.
Оглянулся… и замер. Парк. Тот самый парк. Ее парк. Частичка ее души была здесь. Витала между лавочек и кустарников, проходила этими тропками, терялась в малиннике и шелестела осенней листвой.
Может быть, она сидела здесь?… На этой самой лавочке?…
Тяжело дыша и завороженно глядя на кованую лавку, он подошел к ней и присел на край.
Поднял глаза вверх и удивленно нахмурился. Вдали, уныло и мрачно возвышаясь из-за верхушек тонких деревьев серыми, будто выцветшими куполами и черными острыми крестами, одиноко стоял храм. Старый, безликий, не живой, свинцово-дымчатые купола которого на фоне пасмурного неба казались особенного мрачными и тоскливыми. Какой понурый вид, какая тоска и беспросветная мгла!.. Какое унылое зрелище!..
«Странно как-то, промелькнуло в мыслях, не видел его никогда». Или просто не обращал внимания?… Да и какая в общем-то разница?! Стоит и стоит, ему-то какое дело? Грязный, нелюдимый, сырой, пустой храм.
Наклонив голову вниз, он сдерживался оттого, чтобы не закричать. Громко, надрывно, во весь голос. От безысходности. Здесь она отчего-то ощущалась еще острее, еще жестче прижимала его к ногтю роковой ошибки и болезненной вины. Как можно дать так много… и тут же отнять все это?! Разом. Сразу и всё!?
Плата, кара, отмщение, искупление греха… Но какой ценой!.. Какой ценой?!
Почему, получая что-то, мы обязаны отдать что-то взамен?! Почему?! У него теперь есть дочка, его кровиночка, его родная, его плоть и кровь, его маленькая девочка. Он видел ее, она такая красивая у него! Она похожа на маму. А вот Лену он не видел. И боялся, он очень боялся, что не дождется момента, когда…
— Сынок, случилось что-то? — услышал он рядом с собой мужской голос. — Может, помочь чем нужно?
И Максим вздрогнул от этого голоса. Вполне себе дружелюбный, спокойный, участливый, от него веяло теплом, добротой, сочувствием. Невидимой, но ощутимой помощью.
Но ему хотелось побыть одному. Наедине со своей болью, со своей виной, со своей ошибкой. Это ему наказание за грех, что Лена не приходит в себя. Если кто-то там наверху и есть, то Он, видимо, решил над ним посмеяться!..
Мужчина поднял голову на подошедшего к нему человека и невольно в изумлении распахнул глаза. Невысокий, худенький, пожилой, на вид, уже больше шестидесяти, а может, и семидесяти. Облачен в длинную черную одежду, названия которой Максиму на ум не пришло.
Священник, что ли?… Или, как там его правильно называют? Батюшка!..
— Ничего не случилось, — тихо ответил Максим, уныло опустив голову. А потом вдруг неожиданно, сам от себя не ожидая: — Жена родила несколько часов назад… девочку, — тяжело вздохнув, добавил он. — Вот…
— С девочкой что-то? — участливо спросил незнакомец.
— Нет, — с дрожь в голосе сказал Максим. И опять это чувство — безысходность и отчаяние. — С женой…
— И что же, ты себя теперь винишь?
Мужчина тяжело вздохнул. Больше никто и не был виноват…
— Я во многом перед ней виноват, — выговорил он с болью в голосе.
— И за это себя не прощаешь?
Максим промолчал. Уныло смотрел в сторону и будто его не слышал.
— Неужели, правда, есть там Кто-то, — он приподнял глаза вверх. — Тогда почему Он не слышит? — разговаривая, будто с самим собой, выдавил он из себя. — Ладно я, со мной все ясно, — махнул он рукой, — я так перед ней виноват, но она… она ведь — ангел!..
— Всем будет дано прощение, — сказал он. — Главное, чтобы покаяние шло от сердца. А ты в Бога веришь?
— Нет, не верю, — ответил мужчина.
— А Он в тебя верит… — мягко, но настойчиво проговорил он и отошел. — Помни об этом.
Максим стремительно поднял глаза вверх, следя за тем, как он удаляется. И вдруг, мужчина застыл, обернулся к нему, глаза его потеплели, Максиму показалось, в них блеснули огоньки. Или почудилось?…
— Я помолюсь за вас, — обещает батюшка с участием. — Как зовут твою жену?
Он с сомнением посмотрел на него. Неужели, и правда?… А если так, то тогда… Да нет, глупости все это. А если не глупости?! Что, если действительно…? И Леночка там одна, совсем одна, и он не может ей помочь!.. Если уж не для него, он не заслужил подобного, так пусть хотя бы для нее!..
И с его губ срывается тихое:
— Лена… Елена.
— Хорошее имя, — удовлетворенно кивнул мужчина. — Светлое. Я помолюсь. А твое имя?
— А за меня не надо, за нее… лучше. Чтобы она поправилась, — странно дрожит голос, будто оседает.
— Вы семья, вы одно целое, нельзя отдельно, — сказал батюшка. — Молясь за тебя, я буду молиться и за нее тоже. Ты ведь хочешь, чтобы она поправилась?… — напрямик спросил он.
И Максим сдался окончательно. Это для нее, только для нее. Он ни на что не претендует, просто не имеет права претендовать! А вот она… его светлая Леночка, она достойна лучшего. Ей нужна помощь…
— Максим, — тихо выдавил он из себя, глядя на батюшку уныло и печально.
— Величайший, — проговорил тот. — Я помолюсь за вас, — обещает он и, тепло улыбнувшись, уходит.
Максим провожал его глазами, почти не дыша. Какой странный человек! Откуда только такие берутся?
Дано ли ему прощение, имеет ли кто-то власть, настолько сильную, чтобы его простить, сможет ли он сам себя простить?… Поднимется ли рука, шевельнется ли сердце, сможет ли душа, истерзанная, убитая сделать это и… покаявшись, сыскать милость Божью?…
Покачав головой, Максим повернулся в другую сторону, сцепив руки в замок.
И вдруг… что это?… Будто слепит, светит в глаза. Не может быть!.. Прямо перед его глазами… тот самый храм. Старый, облупившийся, серый… под лучами внезапно выступившего из туч солнца, преображается. И солнечные лучи, озаряя купола своим сиянием, будто бросают на них золотистую вуаль, и те, гордо ее приняв, один за другим, по очереди, начинают окрашиваться в золотой цвет, волнообразно, играючи, перепрыгивая с одного на другой, сверкая и переливаясь. Светятся, искрятся, сияют, золотятся на солнце, вспыхивают огненным жаром, озаряются свечением. И пылают, горят, оставляя в облаке расступившихся туч вокруг себя ажурную светло-желтую обводку, точно небесный нимб.
