глубокую благодарность как руководителю расследования. Я никогда не забуду его доброту в самый сложный период моей, наполненной событиями жизни. Рихард Зорге»[699].
С благодарностью принявший записку арестованного, Охаси четыре дня спустя написал в служебном отчете для следствия: «…Вред, причиненный [Зорге] нашей стране, огромен и ужасен по своим последствиям. Соответственно, рекомендуется наказать преступление смертной казнью»[700]. Правда, об этом бывший полицейский инспектор не любил говорить во время послевоенных интервью. С большим удовольствием он вспоминал о том, что питался в день на одну иену, в то время как его подопечный являлся «богатым заключенным»: в доме Зорге Охаси нашел 1782 доллара и 1000 иен (кассу резидентуры), которые остались в пользовании заключенного и вкупе с остатками на счетах в банке «Мицубиси» позволяли ему питататься дороже, чем его надзиратель. Не стал Охаси упоминать и о том, что вскоре Зорге дал распоряжение своему адвокату продать оставшееся на свободе имущество и вместе с остатками на счетах передать все это (получилась серьезная сумма – около 10 тысяч иен) в пользу Анны Клаузен[701].
Возвращаясь к «Тюремным запискам», стоит обратить внимание лишь на один момент. По ним отчетливо видно, как в первые месяцы заключения Зорге старательно уходил от ответа на «четвертый вопрос» Ёсикава: на кого же работала группа советских разведчиков в Токио – на Коминтерн или военную разведку? Причина такого поведения была проста и стала очевидна очень скоро: Зорге смертельно боялся, что его дело будет передано из токко в ведение военной жандармерии – кэмпэйтай, а затем в военный трибунал. Опасения эти отнюдь не были напрасными: первоначально члены группы были обвинены в нарушении закона «Об обеспечении государственной обороны», а значит, делом должны были заниматься военные. Сказать, что у кэмпэйтай была плохая слава, значит, выразиться слишком мягко по отношению к методам этой организации. Зорге было прекрасно известно о случаях, когда даже иностранные граждане гибли на допросах кэмпэйтай (не случайно и «Икар» с легкостью допустил, что «Инсона» застрелили во время допроса). Статья 3 упомянутого закона предусматривала наказание в виде пожизненного заключения или смертной казни. Отсюда настойчивое стремление Зорге запутать следствие, не дать возможности однозначно ответить на «вопрос номер четыре», придумывая совершенно фантастические, раздутые и размытые формулировки: «Мои отношения с органами в Москве детально не были определены.
Мне совершенно не было разъяснено, в каких отношениях я буду находиться с Москвой с организационной точки зрения. Поэтому мне не было ясно, к какому ведомству принадлежу. Разумеется, я не задавал никаких вопросов по этому поводу. Поэтому и по сей день не знаю, относился ли я к штаб-квартире Коминтерна, или был сотрудником так называемого четвертого управления, или был приписан к какой-либо другой организации, например, к Народному комиссариату иностранных дел Советского Союза или к Центральному комитету Советской коммунистической партии…
Вероятно, я находился в ведении Центрального комитета Советской коммунистической партии.
Путем всесторонних размышлений я пришел к такому выводу. Мне ничего не известно о том, шла ли отсылаемая мной информация в Центральный комитет Советской коммунистической партии, или в его секретариат, или же в какой-либо разведывательный орган, специально созданный Центральным комитетом. Несомненно лишь то, что она использовалась высшими партийными кругами, следовательно, высшими кругами советского правительства»[702].
Позже, узнав, что обвинение разведчикам будет предъявлено в основном в нарушении закона «О поддержании общественного порядка», дело останется в сфере ответственности токко и прокуратуры и, наконец, что никто из иностранцев еще ни разу не был казнен в современной ему Японии, Зорге успокоился и начал более или менее правдиво отвечать на вопросы следствия – если видел, что вопрос достаточно ясен и без его показаний, и «напускал туман», если понимал, что у японской стороны еще нет ясности в этом деле.
Втягиваясь в процесс расследования, вникая в японские юридические тонкости, Зорге мог лелеять надежду на то, что обвинение в его адрес не удастся квалифицировать как «действия в пользу противника», поскольку Советский Союз в то время не являлся для Японии таковым, а значит, можно было относительно откровенно рассказывать о своей работе на Москву. К тому же по завершении полицейской части расследования токко вынуждена была констатировать, что «сбор шпионской информации» участниками группы Зорге «проводился легальными методами», прежде всего в иностранных посольствах, среди журналистов и на основе открытых аналитических и новостных материалов, а также из бесед Одзаки со своими высокопоставленными друзьями[703]. То, что Зорге и Одзаки оказались аналитиками от бога, способными строить более точные прогнозы, чем японские государственные учреждения, невозможно было поставить им в вину. Что касается целей этой деятельности, то «Советский Союз, – говорил Зорге, – не желает политических конфликтов или военных столкновений с другими странами, особенно с Японией, не намеревается он также совершать агрессию против нее. Следовательно, моя группа, как и я сам, прибыли в Японию вовсе не как ее враги».
Примерно то же самое заявил своему прокурору и Мияги Ётоку: «Мы считаем, что подлинной обороной страны является политика избегания войны. В этом смысле я полагаю, что наша деятельность скорее отвечала интересам народа, чем наносила ему ущерб… Поэтому мы и вели нашу разведывательную деятельность, стремясь в конечном счете отвести нападение Японии на Советский Союз»[704]. При этом все, кто знакомился с делом Зорге, начиная еще с американского генерала Чарлза Уиллоуби, замечают, что в отношении своих подчиненных Зорге выбрал политику максимального затушевывания их роли и заслуг в работе группы, а что касается Мияги, то, располагая некоторой суммой денег, доступной ему и в тюрьме, тратил их на лечение и дополнительное питание искалеченного и больного художника[705].
К 17 мая 1942 года предварительная часть следствия была закончена, и в японских газетах появилось сообщение Министерства юстиции: «В прокуратуре Токийского окружного уголовного суда закончилось энергично проводившееся с октября прошлого года расследование дела о раскрытой полицией международной шпионской организации под руководством Рихарда Зорге. Ее главными участниками являются: специальный корреспондент газеты “Франкфуртер цайтунг” в Японии Рихард Зорге, 47 лет; помощник заведующего токийским отделением французского агентства новостей Гавас Бранко де Вукелич, 38 лет; художник Ётоку Мияги, 40 лет; неофициальный советник токийского отделения правления Мантэцу – Хоцуми Одзаки, 42 лет; владелец светокопировальной мастерской в Токио – Макс Клаузен, 44 лет»[706]. Все они обвинялись в нарушении не только двух, уже известных нам, законов, но и закона «О сохранении военной тайны», а впоследствии еще и закона «О сохранении тайны в отношении военных ресурсов». Организацией, на которую работала группа, был назван Коминтерн.
Всего к этому времени было арестовано 28 человек:
28 сентября 1941 года – Китабаяси Томо, Китабаяси Ёсисабуро (не член группы, обвинялся в «пособничестве»);
