вещью, игрушкой для своего избалованного сыночка. Но, знаете, Азим Мансурович, я благодарю бога за то, что Бахти на вас нисколечки не похож. И за то, что он со мной сделал! Потому что иначе я стала бы членом вашей поганой семейки! — последние слова я буквально выдохнула в его разъяренное лицо, даже не обращая внимания на то, что практически грудью прижалась к дулу пистолета.
— Саша, успокойся! Вернись на место! — приказ отца прозвучал, как пощечина, приводя в чувства. Я обернулась, решив и ему высказать все заодно. Но папа только зыркнул в меня своим «фирменным» взглядом, заставлявшим раньше беспрекословно ему подчиняться. Я отступила, чувствуя, как дрожат колени. — Азим, брось пистолет, твоя взяла. Давай, поговорим о деле. Спокойно. Пойми, ты ничего не сможешь…
— Заткнись! Я не стану ничего с тобой обсуждать, — пистолет снова ткнулся в мою сторону. — Твоя девка и твой выродок теперь владельцы компании. Ты сам себя переиграл, Сокол… хотя, какой ты Сокол — так, воробей подстреленный, — каркающе рассмеялся Кильдеев. — Его сейчас Тимур приведет, вот и поговорим…
Неожиданно я перехватила тяжелый взгляд Бахтияра, который пытался мне что-то показать. Он переместился практически за спину своего отца, но что собирался сделать, я не поняла.
— Марат, подготовь все бумаги, чтобы она подписала, — пистолет качнулся в сторону адвоката, который заметно побледнел, но продолжал держаться спокойно. Отец осторожно подтолкнул меня боком в сторону, чтобы я попыталась уйти с траектории возможного выстрела, но Кильдеев быстро это пресек. — Живее! Мне некогда тут рассусоливать тебе…
— Но, Азим Мансурович, так… ничего не выйдет. Это… вы не можете заставить — это незаконно, — проблеял адвокат, пытаясь образумить Кильдеева.
— Могу! Я тут закон! Понял?! И заставлю. И тебя, если понадобится, тоже! — снова заорал Кильдеев, потрясая перед лицом стремительно бледнеющего адвоката пистолетом. Он настолько вышел из себя, что уже размахивал им направо и налево.
— Отец! Прекрати! Ты ничего этим не добьешься, — Бахтияр, не задумываясь, бросился на Азима, чтобы отнять у него опасное оружие.
В этот момент время растянулось для меня подобно тягучей патоке. Или, будто кто-то надул огромный пузырь из жвачки и заключил нас туда. Кажется, именно так описывают такие ситуации в кино и книгах? И о чем я думаю, когда моя жизнь висит на волоске, а я даже не могу… просто не знаю, как поступить.
Но только жизнь не книга и не кино, да и я не пойми, какая героиня…. Но в тот момент, когда раздается оглушительный выстрел, а я замечаю в дверном проеме знакомый силуэт, становится поздно.
Я только понимаю, что… вот стояла, а уже сижу на диване, прижимая к ушам ладони, потому что не слышу ничего. В мой мозг врезается давящая, стерильная тишина. Я трясу головой, пытаясь понять, в чем дело, и в это мгновение на лицо падают теплые брызги, и как в замедленной съемке я вижу наливающееся алым пятно на любимой голубой рубашке папы. Он стоит, закрывая меня собой, и пристально смотрит в глаза.
— Па… папа?! — я кричу, но не слышу звука собственного голоса. Он смотрит, и по его губам скользит легкая улыбка. Губы шепчут что-то мне, но я…
— Не плачь, птичка…, — его хриплый шепот и тяжелый вздох.
Звуки врезаются подобно раскатам грома. За ними выстрелы, похожие на хлопки? Мне уже не важно, потому что я подрываюсь с дивана, не обращая внимания на предупреждающий рык Бахтияра, и подхватываю отца, который заваливается вперед. Мы вместе оседаем на пол, и я пытаюсь трясти его, чтобы привести в чувства. Мой взгляд мечется по сторонам, надеясь, что хоть кто-нибудь поможет мне, ведь папа… ранен. Он жив! Дышит!
— Помогите! — кричу, что есть сил. Раздаются чьи-то тяжелые шаги, и меня буквально за шкирку вытаскивают из-под тяжелого тела отца. Я пытаюсь вырваться, но держат крепко, прижимая мое лицо к мужской груди. Нос улавливает знакомый запах, но меня волнует не это. Я настойчиво рвусь, взглядом отыскивая родного человека, прикрывшего меня от предательской пули в спину. И нахожу взглядом лежащее неподвижное тело Виктории. — Она!.. Это она стреляла! Она — в папу!.. Папа, там мой папа!..
— Саша! — звучит над ухом родной голос, и меня снова вырывают из чужих объятий, но я не вижу никого из-за пелены слез, что наполняют глаза и медленно катятся по лицу. — Саша…
— Уходите, я… разберусь, — слышу напоследок голос бывшего жениха. — Ей не стоит видеть и…больше не отпускай ее!
— А-а, — я кричу, выгибаясь от боли, что разрывает на куски сердце, и понимаю, что все кончено, а сознание медленно скатывается в непроглядную пучину беспамятства.
Эпилог
— Оглашается завещание Сокольского Георгия Николаевича.
Строгий голос нотариуса разносится по тишине кабинета, в котором мы находимся. Я безучастно смотрю на стену, кто-то водит ручкой по листу бумаги — вжик, вжик… это раздражает, но снова накатывает волной равнодушие. Зачем я тут? Ах, да… завещание отца.
— Согласно правилам, оглашение закрытого завещания проводится нотариусом в присутствие двух свидетелей. Вы согласны? — снова равнодушно киваю, силясь удержать слезы. Чьи-то пальцы осторожно пожимают мои, приводя в чувства. Нотариус смотрит именно на меня, а затем поясняет, — также мой клиент оставил четкие указания по поводу присутствующих лиц. Итак… Александра Георгиевна Сокольская, ныне Зарницкая, дочь завещателя, — я киваю в ответ на вопрошающий взгляд мужчины. — Арина Викторовна Ветрова, личный помощник завещателя. Северин Андреевич Зарницкий, сын.
— Я его представитель, — пробасил откуда-то сбоку Анатолий, вызвав у меня грустную улыбку.
— Так, замечательно. Таисия Павловна Зарницкая, — он кивает, глядя на женщину в темно-синем платье, сидящую рядом со мной. Это ее рука сжимает мою ладошку, выражая свою поддержку. — И… все, — взгляд нотариуса упирается в мужчину, сидящего справа от нас. Его я не знаю, но догадываюсь, кто он.
— Протестую! — восклицает он, словно сейчас мы на заседании суда. Взгляды обращаются к нему, и мужчина поясняет, — я адвокат Виктории Валентиновны Сокольской…
— Угу, адвокат дьявола, ты, — недовольно бурчит Анатолий, чем тут же заслуживает укоряющий взгляд от нотариуса и легкие улыбки двоих его свидетелей.
— …супруги Георгия Николаевича…, — спокойно завершает адвокат, не обращая внимания на комментарий Толика. — А вот вы…
— Бывшей, — бурчит недовольно Арина, и я осторожно пожимаю ее ладонь второй рукой. Не следует ей сейчас волноваться.
Именно Арина в эти страшные десять дней, которые прошли с момента похорон папы, стала моим спасением в том аду, в котором я находилась. А еще все родные Севера, не отходившие от меня ни на шаг, пока его не было рядом. Его мама и
