Всего за последние девять месяцев войны погибли около девятисот тысяч японцев, подавляющее большинство которых составляли женщины, дети, старики. Такова была тяжелейшая цена, которую Япония еще до применения американцами атомных бомб заплатила за развязанную ею агрессию. Рузвельт убеждал, что таким образом достигалась деморализация населения и правивших кругов, ускорялись сроки капитуляции Японии, а следовательно, сокращалось общее число жертв, причем не только со стороны США и Великобритании, но и самой Японии. Так ли было на самом деле? Не пытаясь ответить на этот вопрос, влекущий за собой серьезные этические дискуссии, я предпочитаю оставить его для дальнейшего обсуждения специалистами, хотя считаю, что моральные категории столь же относительны, как и все оценочные суждения, существующие в этом мире.
Тяжелые потери американских и британских военно-морских и десантных сил по мере приближения военных действий к Японским островам крайне тревожили Рузвельта. Он вновь и вновь встречался с военным министром Стимсоном, который заверял, что учеными и инженерами прилагается максимум усилий для скорейшего создания атомного оружия. По расчетам специалистов и организаторов работ, повторял министр, первый экземпляр, пригодный для испытаний, будет готов к середине лета.
Их последняя встреча состоялась 15 марта. В принципе не возражая против применения атомного оружия, Стимсон в то же время предупредил президента, что боевое использование этого нового и, по всей видимости, страшного средства разрушения и уничтожения людей окажет непредсказуемое влияние на послевоенный мир, нарушит баланс сил. Есть, полагал Стимсон, два пути подхода к атомному оружию в послевоенное время: сохранение секретности при условии американо-британской монополии и передача нового оружия под международный контроль. Стимсон не говорил, какой точки зрения придерживается он сам, но из контекста разговора и из его дневниковой записи («В целом разговор был успешным») следует, что он предпочитал второй вариант.
Министр, однако, преувеличивал решимость Рузвельта отказаться от соблазна послевоенного использования атомного оружия в качестве средства давления на другие правительства. Президент всё еще колебался. Возможно, он воспринял позицию Стимсона как стремление частично возвратиться к изоляционизму (тем более что министр принадлежал к традиционно изоляционистской Республиканской партии), тогда как он сам оставался решительным сторонником американского участия во всех мировых делах.
В любом случае, Рузвельт откладывал решение по столь кардинальному вопросу до того времени, как планы станут реальностью — атомное оружие не только пройдет испытание, но и будет использовано против неприятеля.
Видя это, Стимсон попытался усилить натиск. В начале апреля он, на этот раз письменно, предложил поделиться атомными секретами с СССР — разумеется, не безвозмездно, а ценой политических уступок, в которых он не сомневался. И вновь президент вроде бы проявил понимание, но свое решение продолжал откладывать.
Трудно сказать, знал ли Стимсон о новой инициативе А. Эйнштейна и Л. Сциларда, но она явно лежала в том же русле, что и его предложения. Правда, в исторической литературе новое письмо Эйнштейна президенту часто излагается крайне неточно. Великий физик якобы обратился к Рузвельту с настойчивым предупреждением об опасности атомного оружия и необходимости обеспечить международные гарантии его неприменения, а Рузвельт ему не ответил.
На самом деле письмо было значительно более осторожным да и события происходили несколько иначе. Во второй половине марта Сцилард рассказал Эйнштейну, что еще в декабре 1944 года финансист Сакс по просьбе группы физиков беседовал с Рузвельтом об атомной бомбе. Среди предложений, встретивших благожелательное отношение президента, был план, выдвинутый физиками: после окончательных испытаний ученые осуществят публичную демонстрацию нового оружия в присутствии представителей союзных и нейтральных держав, затем от своего имени или от имени правительства опубликуют краткое коммюнике с изложением сущности открытия, правительство США обратится к правительствам Германии (если война с ней не будет закончена) и Японии с требованием капитуляции. В случае отказа должно было последовать оповещение о предстоящей бомбардировке с указанием ее места и сроков, с предоставлением противнику времени, необходимого для эвакуации из угрожаемых районов всех людей и животных.
Рузвельт, однако, ничего не предпринял. Теперь Сцилард подготовил текст нового письма президенту, который Эйнштейн и подписал. В этом письме, датированном 25 марта, содержалось напоминание о первом послании Рузвельту, после которого были начаты работы над урановым проектом. Не касаясь существа дела в связи с сугубой секретностью, ученый только просил президента принять Сциларда, весьма обеспокоенного политическими вопросами, связанными с проектом.
Судя по всему, письмо пришло слишком поздно. Ознакомиться с ним Рузвельт не успел.
* * *
Между тем по мере приближения окончания военных действий в Европе взаимоотношения США и СССР и соответственно Рузвельта и Сталина становились всё более напряженными. Вначале конфликт возник по частному, но исключительно важному, с точки зрения американцев, вопросу — о судьбе американских пленных, освобожденных советскими войсками. Сотрудники НКВД и военные начальники, безусловно, по команде с самой вершины, препятствовали доступу уполномоченных США к этим людям, считая пленных своего рода заложниками в предстоявшей игре, рассчитывая на новые уступки с американской стороны.
Получив об этом сообщение от Гарримана, Рузвельт 17 марта впервые обратился к Сталину с резким письмом:
«…Что касается отправки из Польши бывших американских военнопленных, то мне сообщают, что согласие на поездку генерала Дина с целью знакомства с положением американских военнопленных в Польше взято обратно. В Вашем последнем послании Вы сообщили мне, что нет нужды удовлетворять мою просьбу о разрешении американским самолетам доставлять грузы в Польшу и вывозить оттуда больных. Я располагаю сведениями, которые я считаю достоверными и надежными, что в госпиталях в Польше по-прежнему находится значительное число больных и раненых американцев, а также о том, что там находилось, наверняка несколько дней тому назад, и, возможно, всё еще находится большое количество других освобожденных американских военнопленных, или сконцентрированных в советских сборных пунктах и ожидающих отправки в Одессу, или не установивших контакта с советскими властями и бродящих небольшими группами в поисках американских офицеров связи. Говоря со всей откровенностью, я не могу понять Вашего нежелания разрешить американским офицерам связи, имеющим необходимые средства, помочь их соотечественникам в этом деле. Американское Правительство делало всё, чтобы удовлетворить любую Вашу просьбу. Сейчас я прошу Вас удовлетворить мою просьбу в этом особом деле. Пожалуйста, пригласите к себе Посла Гарримана, чтобы он смог подробно объяснить Вам все мои пожелания».
В доступе американских миссий к военнопленным Сталин отказал, но всё же в следующие месяцы большинство лиц, о которых шла речь в переписке, были постепенно переданы администрациям западных держав.
