шевелились губы советника. — Камешек родил лавину…
Собственная жизнь — а если по правде, то и вся окружающая действительность — представлялась Дорну изменницей. Кто-то, не слишком добрый, сводил Дорнову жизнь в Янтарный грот, выслушал указания проклятого янтаря — и отсек ножом, что было велено. Жизнь отлежалась в лазарете, встала с постели и начала меняться. Дорн еще не знал, что из нее получится. Силач? Ловкач? Бестолочь с собачьим нюхом? В любом случае, советник намеревался продлить жизнь, насколько возможно. И если во взгляде Альберта он видит иное — что ж, тем хуже для короля.
Взяв со стола колокольчик, Дорн позвонил.
— Ваша милость?
— Я освободился, — Дорн кивнул слуге. — Впускай.
Лекарь, тощий и горбатый, долго топтался на пороге. Весь вид лекаря выражал недовольство. Его, знатока трав и виртуоза ланцета, допущенного к драгоценной плоти королей и королев, принцев и герцогов, заставили ждать в приемной, словно жалкого подмастерья! Поджав губы, отчего рот превратился в куриную гузку, лекарь ждал извинений.
— Умоляю меня простить, — не разочаровал его Дорн. — Сами понимаете, приказ короля — прежде всего. Иначе я бы встретился с вами в первую очередь.
— Да, я понимаю.
— Садитесь, мэтр. Вина?
— Если можно, подогретого.
— С корицей? Гвоздикой? Розмарином?
— И чуточку душистого перца. Равийского горошка…
— Вы знаток, мэтр. Эй, кто там?
Пока слуга бегал на кухню за глинтвейном, советник и лекарь беседовали о пустяках. Дорн жаловался на колотье в боку, донимавшее его по утрам; лекарь рекомендовал умеренность в еде и отвар лугового прострела. Оба прекрасно понимали никчемность этой беседы. За пустячными словами, как за ширмой, пряталась истина: лекарь, обремененный молодой, требовательной супругой, нуждался в золоте, советник же, обремененный заботами, нуждался в сведениях. Глоток горячего вина, удовлетворение, смягчившее черты лекарского лица — и Дорн перешел к сути дела.
— Король прежде всего, — повторил он. — Вы знаете, мэтр, как я предан королевскому дому Тер-Тесета. Мой отец служил двум владыкам. Я служу уже третьему, проводив двоих в райские чертоги. Ночами мне не дает уснуть беспокойство. Его величество Альберт так юн, так уязвим… Кто, если не мы, мэтр?
— О да, — согласился лекарь.
— Солдаты? Гвардия?! Они спасут от врага, который ломится в ворота. Но кто убережет его величество от козней и предательств? От хворей и болезней?
— Да! — воодушевился лекарь. — Тысячу раз да!
Он терпеть не мог гвардейцев, подшучивавших над телесной немощью целителя. Болваны утверждали, что такой доходяга кого хочешь в могилу сведет. Не в силах урезонить благородных шутников, лекарь отыгрывался на них, когда гвардия попадала в его цепкие руки. Излечить? — разумеется. Но на средства, утоляющие боль, гвардейцы могли не рассчитывать.
— Кажется, мэтр, вы осматривали его величество, тогда еще принца, когда мальчик упал с коня? Мне докладывали, что вы превзошли самого себя. И в мастерстве, и в честности. Это вы сказали покойному Ринальдо, что ногу ребенка спасти не удастся?
— Вы правы.
— И вы же осматривали будущего короля после его чудесного выздоровления?
— Не стану спорить, господин Дорн. Признаться, я был крепко удивлен. Чудо, воистину чудо! Мое искусство способно на многое. Но чудеса — область магов и богов.
— Позже, когда у его величества воспалилось горло, мы стали свидетелями еще одного чуда. Не так ли?
— В целом, да. Хотя я, признаться, не видел здесь повода для чудес. При должном лечении его величество исцелился бы за неделю. Полоскать горло, чередуя сок клюквы с медом и настой чеснока…
— Если у меня заболит горло, мэтр, я знаю, к кому обратиться. А теперь я задам вам вопрос. Золотой вопрос, чтоб не сказать, алмазный. Не было ли у чудес обратной стороны? Такой, чтобы мы с вами, верные слуги его величества, имели бы повод для беспокойства?
— Золотой вопрос, — согласился лекарь.
С минуту горбун молчал, изучая кубок. Советник приятно улыбался, не торопя собеседника. Дорн любил, когда продаются с оглядкой, прикинув риск и выгоду.
— Знаете, что я сказал королю Ринальдо? — задумчиво начал лекарь. — Когда узнал, что нога принца исцелилась? Что все повреждения исчезли, как не бывало? Я сказал: «Если бы я не знал правды, сир, я бы решил, что его высочество и впрямь никогда не ездил на эту проклятую охоту…»
— Что вы имеете в виду, мэтр?
— Тело и разум принца стали такими, какими были до злополучной охоты. Позже это повторилось, излечив принца от воспаления горла. Один раз чудо — чудо. Два раза подряд — повод задуматься. Если чудо повторится в третий раз…
— Давайте-ка сначала, мэтр.
Они говорили долго. Слуге пришлось еще несколько раз бегать за глинтвейном. Впрочем, слуга не остался внакладе: уходя, лекарь дал ему монетку. Сегодня у мэтра был повод для щедрости.
3.
Талел Черный приносил жертву.
От жаровни, установленной на низкой треноге, явственно несло падалью. Смрад горелой тухлятины ширился, расползался во все стороны, пропитывая лагерь насквозь. Маги морщились в отвращении, подносили к носу платки, смоченные благовониями, отворачивались — но не уходили. Черный трудился ради их общего дела. Синеватые язычки пламени лизали разлагающуюся плоть неведомой твари, капли прогорклого жира шипели и вспыхивали, усиливая зловоние, а жрец Сета мерно раскачивался, нависнув над жаровней, подобен гигантской кобре. Вместо змеиного шипения из уст некроманта вырывался вой, тягучий и заунывный — слова архаичного заклинания, чьи корни терялись во тьме веков:
— …амортал уллаг’х су-у-улла! Дахума ад’хибере луум!
Свиток папируса с ригийскими иероглифами, развернувшись сам собой, завис в воздухе перед лицом Талела. Некромант глядел сквозь него, прозревая нечто, запретное для остальных. Окажись здесь Симон Остихарос — сразу узнал бы обряд. Его творил Талел двадцать лет назад, когда Симон, пылая гневом, ворвался в башню Черного в поисках пропавшего ученика. Тогда Пламенный не дал толстяку довести ритуал призыва до конца; пожалуй, не дал бы и сейчас. Но Симон отсутствовал, а маги, окружившие Талела, были на стороне некроманта.
— Алум реддереллу-у-ум! Гха’ладха санти…
Во внешнем мире ярилась метель. Она превращала черноту ночи в вихрящуюся снежную мглу. Но здесь, на добрых сто шагов вокруг жаровни, царило затишье: духота и тревога. Стоячий, затхлый воздух над головами магов мерцал гнилостным свечением болота. Куполом оно накрывало собравшихся. Взгляни кто из поднебесья — узрел бы: торчит из тела земли заноза-башня, а рядом вспух волдырь, полный фосфоресцирующего гноя. Копошатся внутри волдыря бледные черви…
Выдернуть бы занозу, выдавить волдырь — да прижечь.
Жаль, некому.
Талел сорвался на визг, заставив голос вибрировать на запредельно высокой ноте. У магов заложило уши. Эхо визга еще не затихло, когда некромант, сгорбившись над жаровней, плюнул в огонь. Вязкий, желтоватый комок вспыхнул ярко, словно земляной жир. Над жаровней вознеслась и медленно
