не хотел. Мы все немного не в себе. Как Арлетта?
Витус посмотрел на него, его взгляд был пустым, как у мертвеца.
— И достань мне еще один пузырек шалфейного масла, масло должно содержать еще камфару и тую. — Дверь за ним снова закрылась.
Коротышка поскреб в своей огненной шевелюре:
— Уи-уи, плохо дело!
— Боюсь, что ты прав, Энано. Но мы ничего не можем поделать, совершенно ничего. Только выполнять то, что говорит Витус. Отец наш Небесный, дай нам справиться с этой напастью! Ну ладно, пойдем делать дело. Ты поможешь мне?
— Не-а, надо сгоношить кой-ще тоже важное. — Он умчался вприпрыжку, а Магистр недоуменно посмотрел ему вслед: «Что сейчас может быть важнее распоряжений Витуса?»
— Сегодня третий день, любимая, — сипло шептал он. — Держись, слышишь, держись! Завтра будет лучше, я тебе обещаю.
Она лежала на его плече и тихонько плакала. Беспомощный человеческий комочек, то ледяной, то пышущий жаром. И слабенькая неимоверно. К этому добавилось зловоние, которое все сильнее источало ее омертвевающее тело. Помимо шишек в паху появились новые, на шее. Витус нащупал их еще ночью, когда согревал Арлетту, не переставая гладить дорогое лицо. Под утро он проколол бубоны в паху и выпустил гной — желтоватую пастозную жидкость, вызывающую омерзение. Затем он обработал места поражения шалфейным маслом и натер спиртом, обогащенным серебром, в надежде, что они подсохнут. Но гной продолжал выделяться, и ничего нельзя было поделать. Ничего, ничего, ничего…
На двух бубонах, которые он обложил на пробу высушенными розовыми лепестками, также не было заметно улучшения. В отчаянии он просто сбросил лепестки на пол.
Терьяк, который прислал старый доктор Бернс, он так и не смог ей дать. Он упрашивал ее, умолял, даже угрожал, но она была непреклонна. От лекарства, в котором содержится змеиный яд, ее воротило.
— Ребенок… и я… мы умрем, — едва расслышал он ее слабый шепот.
— Чепуха! Так скоротечно не умирают! — резко запротестовал он.
— Да… — с неимоверным усилием она положила палец на его ямочку. — Мне холодно, мне так холодно! У меня… чума. Я это знала… уже когда ты обнаружил… бубоны…
— Но, но…
— Ребенок… и я… мы умираем… а ты должен жить… обещай мне. Побори чуму… обещай мне.
— Обещаю! Клянусь всем, что для меня свято!
Его мысли бешено метались. Этого не может, не должно быть! Арлетта не должна умереть!
Отец наш, сущий на Небесах, в руки Твои отдаю мое упование! Сделай так, чтобы она снова стала здоровой, избавь ее от чумы! Отец наш, сущий на Небесах, владыка всего в этом мире, если хочешь забрать душу, возьми меня, Твоего грешного сына Витуса!
Пусть я уйду, лишь бы жила она!
Амен! Амен! Амен!
Он весь углубился в свою молитву, и она придала ему сил. Неожиданно он снова услышал голосок Арлетты, такой тихий, что казался шелестом ветерка:
— Музыка, — прошептала она, — чудесная музыка… словно из другого мира.
Он прислушался и понял, что музыка и вправду звучит.
— Подожди, любимая, я посмотрю.
Он осторожно положил ее голову на подушку, встал и подошел к окну. Внизу собралась небольшая капелла, четыре или пять человек из челяди, юноши и девушки, которые наигрывали на дудочках и свирелях простенький мотив. Мелодия лилась легко, согласно и трогала сердце. А перед музыкантами, усердно размахивая руками, стоял малыш Энано. Коротышка повернулся к окну спальни и пропел фальцетом:
— Это умильный, умильный лендлер, Витус. Лендлер, который приносит здоровье, уи?
Борясь с выступившими на глаза слезами, Витус крикнул вниз:
— Да, это гармония, да! — и вернулся к постели, чтобы согреть Арлетту.
ЭПИЛОГ
В тот же день Арлетта уснула навсегда. Она умерла на руках у Витуса. Когда весть разнеслась по дворцу, всякая жизнь в нем остановилась. Люди умолкли, онемели от горя, и многочисленные руки сложились в молитву по усопшей.
Прошло достаточно времени, час или более того, и Кэтфилд распорядился, чтобы все снова принялись за работу. Сама собой она не сделается, и он был уверен, что Витус бы его одобрил. Первым делом он велел поддержать огонь в кострах, которые повсеместно грозили вот-вот потухнуть. Чума, он понимал это, еще далеко не побеждена. Ее смертоносные миазмы все еще могли таиться в укромных местах или дальних углах. А поскольку пламя пожирало немереное количество дров, он снарядил отряд мужчин, которые на следующий день должны будут заготовить топливо. Потом он послал за доктором Бернсом, чтобы тот еще раз осмотрел всю прислугу на предмет чумы. Старый врач прибыл тем же вечером. Слава Богу, он не установил ни одного нового случая, и все вздохнули с облегчением.
В числе отобранных лесорубов значился и Кит. Возмужавший паренек с оттопыренными ушами горевал на свой лад. Он удалился в конюшни, где беседовал с Одиссеем и другими лошадьми. Близость животных, тепло их тел, их знакомый острый запах успокаивали его щемящее сердце.
Хартфорд тоже скорбел. И при этом он выкинул такое, чего сроду не делал: напился до потери пульса, и товарищам пришлось прятать его от глаз Кэтфилда.
Миссис Мелроуз съела целый круг миндального сыра, между кусками орошая свой широкий фартук потоками слез, что заметили все, потому что еще никогда не видели повариху в таком отчаянии. Даже карлик не мог ее утешить, возможно, потому, что сам был безутешен.
Магистр весь вечер с мрачным видом слонялся по дворцу, шагал по конюшням, мерил шагами дворы и добрел до озера, где утки укладывались в камышах ко сну, а потом промаршировал весь этот путь обратно.
— Что мне делать? Что мне делать? — беспрестанно бормотал он. — Я должен вытащить его, иначе и он умрет!
Витус не подпускал к себе никого и ни с кем не говорил, даже через дверь. Всю ночь и весь следующий день он провел у смертного одра Арлетты, и никто не осмелился войти к нему в скорбные покои. Только через сутки появился он на пороге, бледный, осунувшийся — тень самого себя. С неподвижным лицом он дал необходимые распоряжения относительно обряда прощания и погребения. Заупокойную службу он назначил в дворцовой часовне, и все, кто хотел сказать Арлетте последнее прости, получили такую возможность. Преподобный Паунд прибыл из Уортинга, чтобы отслужить траурную литургию. Шаг этот дался ему нелегко: в конце концов он тоже всего лишь человек, и опасность заразиться чумой пугала его. И все-таки он приехал. И нашел простые проникновенные слова, которые тронули каждое сердце. Останки Арлетты погребли в фамильном склепе Коллинкортов под гранитной плитой. Витус долго размышлял, какое
