Окончательные последствия вторжения Тиглатпаласара в Вавилонию были гораздо тяжелее, чем последствия его скороспелой политики в Сирии, поскольку они вызвали причинно-следственную цепь, прямо приведшую к катастрофе 614-610 гг. до н. э.
На ранних стадиях ассирийской военной агрессии против Вавилонии была очевидна некая политическая умеренность. Держава-завоевательница предпочитала откровенной аннексии установление протекторатов над марионеточными князьками туземного происхождения. Лишь после великого халдейского восстания 694-689 гг. до н. э. Синаххериб формально положил конец независимости Вавилонии, официально объявив своего сына и наследника престола Асархаддона наместником ассирийского царя. Однако этой политике умеренности не удалось умиротворить халдеев. Она лишь побуждала их к более эффективному противодействию ассирийскому военному вызову. Под сокрушительными ударами ассирийского милитаризма халдеи навели порядок у себя на родине и заключили союз с соседним Эламским царством. А на следующей стадии отказ от политики умеренности и разграбление Вавилона в 689 г. до н. э. преподали урок, результаты которого оказались противоположны ожидаемым. Доведенные до белого каления от ненависти, которую вызвал этот ужасающий поступок ассирийцев как среди старого городского населения, так и среди пришлых халдейских кочевников, горожане и члены племен забыли свою взаимную неприязнь и слились в новую вавилонскую нацию, которая не смогла ни забыть, ни простить и которая не смогла успокоиться, пока не уничтожила своего угнетателя.
Однако в течение большей части столетия приступ неминуемого άτη (умопомрачения) был отсрочен благодаря возраставшей эффективности ассирийской военной машины. Например, в 639 г. до н. э. Эламу был нанесен настолько разрушительный удар, что опустевшая территория этого государства перешла во владение персидских горцев на его восточной окраине и стала тем плацдармом, с которого Ахемениды добились владычества над всей Юго-Западной Азией столетие спустя. Тем не менее сразу после смерти Ашшурбанипала в 626 г. до н. э. Вавилония вновь восстала под руководством Набопаласара[689], нашедшего в новом Мидийском царстве союзника более мощного, нежели Элам. В течение шестнадцати лет Ассирия была стерта с лица земли.
Оглядываясь назад на более чем полуторасотлетнюю ожесточенную войну, начавшуюся со вступления на престол Тиглатпаласара в 745 г. до н. э. и закончившуюся победой вавилонянина Навуходоносора над фараоном Нехо при Кархемише в 605 г. до н. э.[690], мы видим, что историческими вехами, которые можно выделить с первого взгляда, были последовательные нокаутирующие удары, при помощи которых Ассирия уничтожила целые общества, стирая города с лица земли и уводя целые народы в плен: Дамаск в 732 г., Самарию в 722 г., Мусасир в 714 г., Вавилон в 689 г., Сидон в 677 г., Мемфис в 671 г., Фивы в 663 г., Сузы около 639 г. до н. э. Из всех столиц государств, находившихся в пределах досягаемости ассирийской армии, только Тир и Иерусалим остались неразрушенными ко времени разграбления самой Ниневии в 612 г. до н. э. Убыток и несчастья, которые Ассирия причинила своим соседям, не поддаются исчислению. Однако легендарное замечание лицемерного школьного учителя избиваемому им мальчику — «Мне больнее, чем тебе» — было бы более подходящей критикой ассирийской военной деятельности, чем те бесстыдно-жестокие и наивно-хвастливые повествования, в которых ассирийские военачальники представляют собственные отчеты о своих подвигах. Все жертвы Ассирии, перечисленные в этих параграфах, в результате тяжелой борьбы все же выжили, а некоторые из них даже имели великое будущее. Ниневия одна пала и никогда уже не поднималась вновь.
Причину такой противоположности судеб долго искать не приходится. За фасадом своих военных триумфов Ассирия совершала медленное самоубийство. Все, что мы знаем о ее внутренней истории в течение наблюдаемого нами периода, позволяет сделать вывод о политической нестабильности, экономическом крахе, упадочнической культуре и широко распространившейся депопуляции. Ясно засвидетельствованные успехи арамейского языка за счет аккадского в самой Ассирии в течение последних полутора столетий существования этого государства говорят о том, что ассирийский народ был мирным путем вытеснен пленниками ассирийского лука и копья в то самое время, когда ассирийская военная мощь достигла своего зенита. Неукротимый воитель, принявший на себя главный удар у Ниневии в 612 г. до н. э., был «трупом в доспехах». Его скелет удерживался прямо лишь благодаря массивности военного снаряжения, в котором этот самоубийца задохнулся до смерти. Когда мидийские и вавилонские штурмовые отряды достигли застывшей зловещей фигуры и отбросили ее с грохотом вдоль морены разрушенной кирпичной кладки в канаву внизу, они не ожидали, что их страшный противник уже не живой человек в момент, когда они нанесли свой дерзкий и, судя по всему, окончательный удар.[691]
Судьба Ассирии в своем роде типична. Живописная картина «трупа в доспехах» вызывает в памяти видение спартанской фаланги в битве при Левктрах в 371 г. до н. э.[692] и янычар в окопах под Веной в 1683 г. Ироничная судьба милитариста, который до такой степени невоздержанно ведет войны по уничтожению своих соседей, что невольно уничтожает самого себя, напоминает о самоубийственной гибели Каролингов или Тимуридов. Они воздвигли великие империи на страданиях своих саксонских или персидских жертв лишь затем, чтобы предоставить их на разграбление скандинавским или узбекским авантюристам, которые пережидали и использовали свой шанс, когда создатели империй расплачивались за свой милитаризм, впав в импотенцию на протяжении периода одной человеческой жизни. Другой формой самоубийства, вызываемой в памяти ассирийским примером, является самоуничтожение тех милитаристов (варваров или народов более высокой культуры), которые вторгались и разрушали некое универсальное государство или же великую империю, обеспечивавшую кратковременный мир народам и землям, находившимся под ее эгидой. Завоеватели беспощадно раздирали императорскую мантию на клочки и оставляли миллионы людей, которых она покрывала, незащищенными от ужасов тьмы и тени смертной. Однако тень опускалась на преступников столь же неумолимо, как и на их жертв. Деморализованные обширностью своего трофея, эти новые хозяева похищенного мира, подобно килкеннским котам[693], вероятно, продолжали оказывать друг другу «дружественную услугу» до тех пор, пока все разбойники из банды не становились добычей.
