Апреля 10 1813 года. В городе Хакодаде в японской тюрьме».В сем письме господин Головнин советовал мне не полагаться на сомнительную искренность японцев, а сверх того он наставил матроса пересказать мне о всех сделавшихся ему известными средствах, как при неприязненном обороте дел поступать противу японцев; но добродушный наш матрос столь много был растроган от восторга, увидев себя перенесенным из тюрьмы к своим сослуживцам, что он во все время казался полоумным. Сколько я ни старался заставить его пересказать мне сделанное ему господином Головниным наставление, он всегда отвечал одно и тоже: «О чем вы меня спрашиваете, когда в письме Василия Михайловича все описано?» – и сам, как ребенок, заливаясь слезами, беспрестанно твердил: «Из японской тюрьмы я вышел один, а там наших шесть человек страдают. Я боюсь, – продолжал он, – что если я к ним скоро не возвращусь, чтоб хитрые японцы не поступили с ними худо». Таков был прямо добрый, но весьма глупый наш вестник.
Имея Такатая-Кахи испытанным в верности для нашего дела посредником, я, опираясь на благородную его грудь, как на твердую скалу, не имел надобности ограждать себя излишнею противу японцев осторожностью, а потому и самое письмо господина Головнина мне было полезно токмо в том, что из оного я совершенно узнал, чего японское правительство требует от нашего, что, без сомнения, было весьма важным для нас приобретением. Удовлетворив своему любопытству расспросами о настоящем положении наших все еще несчастных сослуживцев, к вечеру усердного нашего друга Такатая-Кахи и доброго матроса свезли на берег. Первого просил я сообщить в ответ Такахаси-Самиею, что завтра же, если позволят ветры, российский корабль отправится в Охотск, и что мы не замедлим нашим приходом нынешнего же лета в Хакодаде со всеми требуемыми японским правлением свидетельствами и объяснениями. В особенности просил я его изъявить общую нашу чувствительную признательность Такахаси-Сампею за хорошее его к нам расположение, а особенно за доставление свидания с нашим пленным матросом.
На другой день, 9 июля, мы с ними совсем распрощались. При сем случае Такатай-Кахи привез для команды триста рыб. Мне весьма было прискорбно, что он из предлагаемых нами ему в подарок вещей не принял ничего, кроме небольшого количества головного сахару, чаю и французской водки; даже все свое довольно дорогое имущество оставил он у нас на моем попечении, говоря, что в Хакодаде мы с ним вскоре опять увидимся. «Там, – говорил он, – без всякого препятствия я буду иметь счастье получить от вас в знак дружбы предлагаемые мне теперь подарки, а здесь по нашим законам много мне будет затруднения отдавать отчет в каждой маловажной, от вас полученной вещи».
На это я ему отвечал: «В принятии подарков я не смею настаивать по законам вашей земли, но собственность свою ты должен от нас взять, ибо тебе известно, что путь морем подвержен ежечасной опасности». – «Как, – возразил он, – при таком явном посредстве Небес можно тебе об этом тревожиться? Цисей, цисей, тайшо, – сказал он с весьма выразительным видом (т. е. «Малодушие, малодушие, начальник!»), – много еще остается для плавания благоприятного времени, притом вы, – продолжал он, – люди мудрые, умеете смотреть на небо (т. е. делать астрономические наблюдения). О чем же ты беспокоишься? Твой вид мне не нравится. Ты, как я вижу, озабочен не моею ничтожною собственностью, о которой мое намерение было просить у тебя позволения раздать теперь твоим матросам, но видя тебя встревоженным, без сомнения, от того, что ты не имеешь надежды нынешнего лета окончить дела с успехом, я должен заключить, что твои матросы, все еще не имеющие ко мне полной доверенности, действительно подумают, что я раздаю им свои вещи с тем намерением, чтоб более уже с ними не видаться. Итак, оставим все сии безделицы до счастливого нашего свидания в Хакодаде. Тен, тайшо!» Это по-нашему значило: «Надейся на Бога, начальник».
Проницательный и благородный Кахи действительно не ошибся в своих заключениях. Читатель сам может постигнуть, что я имел причины тревожиться. Проводив его на берег, невзирая на противный ветер, мы тотчас снялись с якоря, чтоб выйти в пространство залива. Переменившийся вскоре ветер позволил нам беспрепятственно продолжать предприятый путь. Через пятнадцать дней самого приятного и благополучного плавания прибыли мы к Охотскому порту и стали на якорь.
Об успешной нашей к японским берегам кампании и обо всех действиях моих известил я охотского портового начальника. Вскоре получил я от него требуемое японским правительством свидетельство и особо присланное от господина иркутского губернатора дружественное письмо к матсмайскому губернатору с объяснением всех дел, относящихся к сему предмету. Сверх того, для переводов с японского языка поступил на шлюп присланный из Иркутска японец Киселев.
На Охотском рейде простояли мы восемнадцать дней, занимаясь в сие время перевозкою из порта нужных морских провизий и других вещей, исправлением некоторых частей шлюпа, приметным образом повредившихся.
11 августа, быв совсем готовы к отплытию в третий раз к японским берегам, с лестною надеждою при Божьей помощи совершить освобождение наших несчастных сослуживцев, томящихся в заточении, отслужили мы на шлюпе молебен с водоосвящением и во время провозглашения многолетия Его Императорскому Величеству сделан был со шлюпа салют из всех орудий, коих звуки отозвались в душе каждого из нас и усугубили верноподданническую любовь ко Всемилостивейшему Монарху Благословенному Александру, отечески пекущемуся о каждом из его подданных, несчастному жребию подпавшем в то время, когда устроение участи всей Европы было важнейшею его заботою[98].
В числе посетивших нас в сей день предвестник наших радостей был начальник порта господин Миницкий со своею любезною супругою Евгениею Николаевною, отважившеюся, приемля в нашем деле искреннейшее участие, подвергнуть себя большой опасности от всегдашнего движения на здешнем открытом рейде морских волн, в коих за год перед сим временем в подобном переезде ее супруг едва не погиб. Она была первая и последняя русская дама, почтившая шлюп своим на него приездом, а потому имеет полное право на торжественную нашу признательность, которую я при сем случае с сердечным удовольствием от имени всех офицеров свидетельствую. Во время служения молебна колебание шлюпа было столь велико, что все почти береговые наши гости, кроме сей молодой героини, подверглись страданию морской болезни. Она же вместе с нами находилась при совершении молебна и казалось, что молилась и за всех тех чувствительных россиянок, коих сердца от вести о постигшем нас несчастии наполнялись соболезнованием и желанием освобождения пленных.
Глава 3
Отправление шлюпа из Охотска. – Прибытие на вид японских берегов. – Продолжительные бури и противные ветры, нас встретившие. – Мы достигаем порта Эдомо, получаем там лоцмана и отправляемся в Хакодаде. – Прием, сделанный нам японцами. – Переговоры с ними посредством Такатая-Кахи. – Свидание мое с японскими чиновниками на берегу. Потом свидание с господином Головниным. – Объяснение некоторых статей, заключающихся в требовании японского правительства. – Японцы решаются освободить наших пленных соотечественников и назначают для сего день, в которой я приезжаю на берег и возвращаюсь на шлюп с освобожденными нашими пленными. – Учтивости и приветствия японских чиновников, посетивших шлюп. – Мы отправляемся в путь, терпим в море ужасную бурю и достигаем, наконец, благополучно Петропавловской гавани. – Несчастная участь, постигшая господина Мура.
