Книга Цвингер - Елена Костюкович

Бэр через полчаса принялся его расталкивать — что с утра на выставке назначено? Вика помнил только: первой встречей за столом были корейцы, «Никсос», с ними апдейт. Контракт Бузони с ними подписан. Конечно, динамить корейцев нехорошо, неприлично, но и встречаться с ними не в состоянии, и пошли все они к ангелам.

— Но, Бэр, я все же еще час покемарю. На кровать ложиться опасно. Опасаюсь не встать. Так хоть отчасти силы восстановлю. А потом за стол в агентском центре и до вечера и без продыху.

В полузабытьи и молчании прошло полчаса-час, и горло слегка утихло, а из носа уже сочилась не вода, а слизь радужной раскраски. Бэр не интересовался, что там с Викторовым здоровьем. Бэра самого под утро развезло.

Беготня. Семь часов. Вот уже распахивают и подбивают клиньями двери в ресторан. Все готово там для завтрака. Эх, вожделенные лекарствия, забытые в Милане. Сладко закапал бы Вика в нос нафтизин. А в глаза — визин. Только не перепутал бы. Страшно даже вообразить, что тот чувствует, кто по рассеянности нафтизин щипучий себе в глаз вливает. Хотя формула у них и одна, но вся разница в концентрации.

В шесть Бэр, оказывается, уже ходил названивать в Москву на Малую Грузинскую, в Фонд демократии, узнавать про похороны. В Москве было восемь. Люди в Фонде уже появились. Но никто ничего не знал. На улице, сказали, собирается толпа. Народ расписывается в книге соболезнований. Горбачев не прилетел — обедает с Бушем.

Похороны в русском понимании, сказал, подумав, Бэр, это и беатификация покойника, и почти обязательно — полемика, демонстрация, скандал. Вот сейчас соберутся демократы-оппозиционеры, Гайдар с товарищами, и над гробом Яковлева начнут конечно же Путина ругать.

Виктор вяло ответил, жуя изюмный кухен:

— Да. Первый протест против властей… можно сказать, примордии перестройки… я своими глазами наблюдал в восьмидесятом, в июле, на похоронах Высоцкого. Это было картинно. Асфальт плавился от зноя, в руках погребальные свечи. Символические факелы протестного шествия.

— Ох, не надо о факелах. Я всю жизнь не могу отделаться. Маячат факелы в памяти. Когда нас привезли на самолете в Англию во фрейдистский детдом, нас встречали вечером с пением и с факелами жители того городишки, Виндермера. Плакали от умиления. Вокруг меня дети тоже плакали, даже кричали. Факельное шествие у всех нас вызвало паническую реакцию. Знаете, нацизм, шествия, горящие города. Видя плачущих взрослых, дети решили, что, значит, этих взрослых ведут убивать, вот взрослые все хором и ревут. Вообще мы все, чуть что, бац — «убили» или «убивают». Я однажды проснулся, других детишек в комнате не было. Сияло солнце. Всунулась нянечка и спросила — а где Дени и Йосель? Я ответил ей, щурясь от солнца: Alle tot! — и развел руками…

Виктору после рассказа об арабе даже июльские дни олимпиадного года помнятся не слишком горячими. В «Уолл-стрит джорнал» он потом читал по поводу похорон:

На всех подоконниках стояли магнитофоны. Из всех окон неслись его песни. Дружинники и милиция врывались в дома, бросали на пол магнитофоны и топтали их ногами — с улицы было слышно только грохот, музыка из этого окна смолкала, и выводили проживающего с заложенными за спину руками, и сейчас же музыка звучала из соседнего окна.

Откуда это взяли в «Уолл-стрит джорнал»? Ничего подобного Вика с Тошей не наблюдали. Милиционеры были дружелюбны. Правда, Антония на них с ненавистью косилась и твердила, что, конечно, бард умер оттого, что она и другие иностранцы вовремя не сумели передать добытые лекарства из посольских запасов. Что она, дура, прокололась… На антисоветской «Правде» не влипла, а на лекарствах вот…

— Кстати, Бэр, я тут вспомнил Олимпиаду и хотел вам сказать, что у меня опять новая идея. Составить книжку из документов вокруг нашей антисоветской «Правды».

Бэр заинтересован, просит подробности. Идея отличная. Материалы все есть. И составитель, он же непосредственный участник событий, тоже есть. Сидит напротив, сморкается и жует хлеб с апельсиновым джемом.

— Ага, обсудим. Давайте на следующей неделе спишемся об этом. А девушку эту, Антонию, подключим?

— О, к сожалению, Бэр, девушка исчезла. Я больше ее не видел. Антония тогда так обросла неприятностями… Она поставляла нелегальные лекарства барду-наркоману, и она же протащила антисоветскую «Правду» на Олимпиаду, а перед тем сбежала от итальянского спецрозыска прямо из предварительного заключения. В день, когда взорвали вокзал в Болонье, ее вызвали в посольство. И я ее не видел больше никогда. Она не связалась. Не написала. Надеюсь, жива и здравствует где-то далеко от нас.

— Думаю, что если жива, то не так уж далеко от вас она здравствует. Краснобригадники в основном скрывались во Франции. Я много читал об этих нелегальных переходах границы. Недавно я читал: те, которых, помните, обвиняют в убийстве генерала карабинеров Гальвалиджи и вице-квестора Винчи, живут себе спокойно во Франции. Миттеран, насколько мне известно, дал им особый статус. Все эти перешедшие по партизанским и контрабандистским тропам…

— Думаю, так и было! У Антонии как раз была знакомая бывшая партизанка, Джанна-Аделаида Тартини, в Орта-Сан-Джулио. И я был почти уверен, что именно она или ее знакомые Антонию через границу переправили. По озеру. Я поехал туда. Я упрашивал. Но старуха ни словом не обмолвилась, виду не подала.

— Старая закалка. Хотя навряд ли эта синьора сама могла лодкой править. Сколько ей тогда было?

— В восьмидесятом? Ничего особенного, годков шестьдесят. Или шестьдесят пять.

— Это для вас ничего особенного. А мне шестьдесят семь, и на физические подвиги я не отважусь уже. Она, наверно, попросила кого-нибудь из молодых. Не партизан, ясное дело. Партизаны-то все одного с ней возраста. Но в Италии тогда было множество людей, живших подпольно. Я читал, бригадовцы использовали партизанские коридоры. Может быть, Джульетта ваша даже и видела вас из какого-нибудь укрытия. Повесть о бедных влюбленных. Кель истуар.

— Я всю жизнь ее проискал. До сих пор думаю о ней и горюю. Ну оставим. Нынешние наши проблемы с нею никак не связаны.

— Разумеется, не связаны. Разве что в смысле дамского эксцентричного поведения. Вот Мирей, видите, тоже как-то загадочно себя ведет. Мне даже кажется, что Мирей почему-то на меня обижается.

Странно, Бэр почему-то считает, что Мирей обиделась на него. А я склонен думать — на меня. Чудеса. От меня, что ли, перехватывает Бэр флюиды? — размышлял Виктор.

— Может, ей не понравилось, что я на связь не выходил из Гонконга. Решила, я там развлекаюсь с кем-нибудь. А я, как вы знаете, развлекался с крысой. Принципиальный характер у девушки…

— Да, Мирей имеет характер, я замечал.