– Тогда ладно, – неожиданно уступила Ванаи. – Пойду. Осточертело уже пялиться на стены. И, – глаза ее блеснули, – деда удар хватил бы, если бы он узнал, что я избавилась от брюк – нет, не в этом смысле! – Этот отвлекающий маневр – девушка хорошо изучила своего возлюбленного – позволил ей добавить: – Хотя я все равно думаю, что музыка мне не понравится.
– Не загадывай заранее, – ответил Эалстан и, прежде чем девушка ответит: «Едва ли», выпалил: – А еще ты сможешь прогуляться по Эофорвику.
На это Ванаи могла только кивнуть.
На следующий вечер Эалстан по пути домой купил недорогое зеленое платье с капюшоном. Ванаи примерила его в спальне.
– Ну и на кого я похожа? – спросила она, выходя в гостиную. – В доме ни одного зеркала, в котором можно увидеть себя целиком.
Эалстан окинул ее взглядом. Даже прикрыв светлые волосы капюшоном и спрятав лицо в тени, Ванаи не слишком походила на фортвежку, но столь вопиюще по-кауниански, как в привычной одежде, она не выглядела.
– Мне твоя фигура больше нравится, когда ее лучше видно, – сознался юноша.
– Само собой – ты же мужчина. – Ванаи фыркнула. – Но сойдет?
– Думаю, да, – ответил Эалстан. – Мы ведь поздним вечером пойдем. Темнота поможет.
На миг он допустил мысль о тех ужасах, что беспременно случатся, если кто-то признает в Ванаи каунианку. Стоит ли один концерт такого риска? Как только смелости у него хватило предложить любимой подобную дурость…
– Ну ладно, – отозвалась Ванаи, прервав его размышления, – тогда пойду. Я на что угодно готова, чтобы выбраться на улицу – даже надеть этот балахон, под которым сквозняки гуляют. – Все сомнения Эалстана развеялись, будто дым. – И если целый вечер слушать фортвежские песни не подходит под определение «чего угодно», – добавила девушка, – то я уже и не знаю!
Из дому они вышли довольно поздно. Торопиться было некуда – Этельхельм выделил им пару лучших мест. «Вот как важно иметь связи», – подумал Эалстан. Отец в Громхеорте копил связи на протяжении всей жизни, но пользовался ими осмотрительно, приберегая для особых случаев.
К облегчению Эалстана, вечер выдался прохладный. Многие прохожие кутались в плащи и накидывали капюшоны, так что Ванаи не особенно выделялась в толпе. Девушка поминутно озиралась; прежде чем запереться в четырех стенах, она почти не успела познакомиться с Эофорвиком. Смотреть было особенно не на что: фонари не горели, и сквозь закрытые ставни не просачивался ни единый лучик света. Порою ункерлантские драконы залетали далеко на запад, и оккупационные власти не желали предоставлять им мишени с подсветкой.
Пробравшись через две пары черных портьер, пара очутилась в освещенном зале. От непривычно яркого света у Эалстана тут же заслезились глаза.
Юноша перемолвился парой слов с билетером. Тот сверился со списком и кликнул помощника.
– Проводи гостей на первый ряд, – велел он. – Это друзья Этельхельма.
Эалстан надулся, как индюк. Ему хотелось, чтобы весь мир видел, какая прекрасная девушка с ним рядом. Но, к несчастью, тогда весь мир увидел бы, что Ванаи каунианка. Поэтому юноша ограничился тем, что взял Ванаи под руку и повел за убежавшим далеко вперед мальчишкой-билетером.
– Вот твои места, приятель. – Парень выжидающе умолк и, получив свои чаевые, тотчас же умчался.
– Места и впрямь лучшие, – заметила Ванаи.
Эалстан кивнул – еще пара шагов, и можно лезть на сцену. Порой Этельхельм выступал в танцевальных залах, но этот строился как концертный, и кресла в нем были прибиты к полу гвоздями. Эалстан ожидал услышать что-нибудь вроде «Жаль, что представление меня не привлекает», но Ванаи промолчала.
Большинство сидевших на первом ряду выложили за билеты столько денег, сколько Эалстану и не снилось в родном Громхеорте – а ведь его семья была из богатых. Мужчины носили отороченные мехами плащи, на женщинах сверкали самоцветы. Некоторые с подозрением поглядывали на юношу и его подругу, недоумевая, как эти голодранцы исхитрились забраться на такие места. Ванаи натягивала капюшон все ниже, пытаясь спрятаться в него, как в нору.
Наконец, к облегчению Эалстана, люстры погасли. Зал погрузился в темноту, и на освещенную сцену хлынула волна аплодисментов: в лучах прожекторов появились Этельхельм и его оркестр.
Один за другим музыканты начинали настраивать трубу и флейту, виолу и двойную виолу. Когда волынщик добавил к какофонии ноющий вой своего инструмента, Вани чуть заметно кивнула: волынки были частью каунианской музыкальной традиции. Сидевший за барабанами Этельхельм казался ниже, чем был на самом деле.
Наконец руководитель оркестра выпрямился во весь рост – немалый, спасибо его каунианским предкам – и, протянув руки в зал, крикнул:
– Готовы?!
– Да!!!
Эалстан присоединился к общему оглушительному воплю, но Ванаи, заметил он, смолчала.
Этельхельм кивнул оркестрантам: раз, другой, третий – и со всей силы ударил палочками в барабан. Фортвежские пляски не отличались гулким, ухающим ритмом, как старинные каунианские, но и не были сумбурным пиликаньем – так Эалстан воспринимал альгарвейские мелодии. Звонкие и сильные аккорды обладали собственной силой – по крайней мере, в отношении Эалстана.
Лица Ванаи он не видел: девушка так и не откинула капюшон. Но, судя по тому, как напряглись ее плечи, музыка не пришлась ей по душе. Эалстан вздохнул. Ему хотелось разделить свой восторг с любимой.
Оркестр начал со старых, любимых народом мелодий. Одной – «Мазурке короля Плегмунда» – перевалило за четыре столетия: ее писали в те годы, когда Фортвег был сильней и Ункерланта, и Альгарве. Знакомая мелодия пробудила в душе Эалстана одновременно гордость и страх: именем этого самого короля Плегмунда альгарвейцы назвали бригаду перебежчиков. Что думает по этому поводу Ванаи, Эалстан боялся и представить.
Когда мазурка отзвучала, Этельхельм с ухмылкой крикнул в зал:
– Довольно танцев, под которые укачивали ваших дедов в люльках! Хотите послушать что-нибудь новенькое?
– Да! – грохнула толпа еще громче прежнего.
Ванаи опять промолчала.
Несколько следующих песен тоже оставили ее равнодушными, хотя именно они создали имя оркестру. А затем, не переставая молотить по барабанам, Этельхельм завел песню, которой Эалстан никогда прежде не слышал. Голос музыканта звучал хрипло и сурово:
– Им плевать на цвет твоих волос,
Им плевать, во что ты одет,
Им плевать – и это не вопрос –
Что ты скажешь, когда поезд увезет тебя в рассвет.
Настойчивый гулкий ритм приводил на память скорее каунианские мелодии, нежели фортвежские. В нем можно было утонуть с головой, не заметив, о чем поет Этельхельм. Эалстан едва не забылся в этом ритме… едва. А Ванаи вдруг подалась к сцене, словно притянутая магнитом.
