Немного погодя доктор Фелч встал, чтобы долить себе в стакан, и я, сидя один за своим столиком, еще раз оглядел весь кафетерий. Дискотечный зеркальный шар отбрасывал кружившие отраженья по теплому залу, и в его вращавшемся свете казалось, что воедино слились все метафоры в мире. Покуда я сквозь алкоголь пялился на мир вокруг, я видел, как из всех углов кафетерия и во все мыслимые стороны летят стрелы. На столе передо мной лежал пластиковый пакетик с застежкой. На стене – флаг. А вдалеке за мокрым баром были шафранный саронг и одинокая скамья на краю вселенной. Гаультерия и эвкалипт. Верные пилюли. Усеченная симфония с ее скрипками и флейтами, тающие ледники и исполнитель на треугольнике, терпеливо стоящий где-то сбоку. Дождь. Река. Звезды. В свете кафетерия – при тусклом неоне туалетной кабинки – я видел все это, хоть и не их отдельные друг от друга образы. Свет бил мне прямо в глаза, а я видел все это смычкой, какую они собою и представляли. Одной кляксой единства, где солнце и луна прекратили друг другу противостоять, а вместе сияли на реку шафрана. Вневременной чередой влаги, текущей по руслам асфальта и ледникам алебастра к совершенному спокойствию, что и есть равноденствие.
Час уже становился поздний, и я очень устал.
Положив голову на стол, я закрыл от всего этого глаза.
{…}
Так что, стало быть, есть любовь? Что такое любовь, если не то, чем бы могла быть, и не то, чем быть не должна? Если она не то, чем была бы или ей не следует быть, или была? Если любовь не есть ни то, что она не есть, ни то, чем быть ей будет нужно? Все это, конечно, трудные вопросы, хотя еще труднее будут ответы на них. Ибо таков экзистенциальный вопрос нашего биологического вида: если любовь не то, что она не, тогда что именно она такое?
На протяжении веков этим вневременным вопросом непрестанно задавались великие любовники по всему миру. Его изучали великолепнейшие философы и эмпирики на протяжении многих эпох. Чтобы разрешить его загадку, ставили эксперименты, разрабатывали математические модели. Предлагали исследования и писали отчеты. И со временем измеримые итоги всего этого вопрошанья постепенно просочились к выдающимся мужчинам и женщинам, которые преподают в наших общинных колледжах.
Среди благородных представлений мира, вероятно, нет ни одного другого, что вызывало бы больше благоговения и споров. Больше конфликтов и презренья. Для некоторых любовь неизмерима, а для кого-то – невыразима. Для молодежи это страсть, а для людей опытных – любовь. Для виноватых – прощение. Для обреченных – милость. Для учащегося – образование, а вот для учителя – юность. Любовь во всех обличьях своих – надежда и сострадание, покаяние и радость. Это скорбь и боль. Это печаль и стыд. И теплота. И зависть. И нежность. И томленье.
Однако действительно ли все это – она? И если так, она ли это все во всей целокупности? И вправду ли она – в той же мере мимолетная буря, в какой и длительная и последовательная засуха? Солнцестоянье ли она глубочайшей зимы или же солнцестоянье вершины лета? Исходящий пáром поднос мяс? Или прохладнейшая овощная нарезка? Нескончаемая ли это ночная трасса? Река в лунном свете? Кровавый восход? Солнце ли это в сумерках? Легкое касанье бедер? Молчанье ли это, что превыше слов? Или слов больше, чем молчанья? Неловкое объятье? Кивок? Легкая ласка? Крякающие утки? Совокупляющиеся предки? Бессловесность? Интуитивная прозорливость? Или торжествующая эрекция быка в полусумраке? Ощущенье асфальта у вас на коже? Стрела, минующая в полете? Это музыка, поэзия или математика? Сама ли любовь – великий поток человечества с незапамятных времен через века к переполненным кафетериям, конторам и классам наших дней? Любовь ли фертильная телка? Она вообще – хоть сколько-нибудь из перечисленного? Да и вообще хоть что-то из всего этого?
Еще как!
{…}
* * *
Когда я поднял голову, в кафетерии было пусто и темно. Вдали слышался звук льдогенератора. Надо мной стояла Бесси.
– Проснись, Чарли! – говорила она. – Все кончено.
– Что кончено?
– Вечеринка. Она закончилась. Все разошлись. Тут остались только ты и я. И еще женщина, которая пылесосит пол.
– Но еда же на подходе!
– Нет, не на подходе.
– На подходе! Я так тщательно все спланировал. Еда будет здесь с минуты на минуту!..
Оторвав голову от стола, я ощутил, что мир вокруг меня вращается. В окна потоками лился свет. По виску у меня стекла струйка крови и засохла на щеке.
– А сколько вообще времени сейчас?
– Почти два!
– Два?
– Да, два.
– Ночи или дня?
– Дня, Чарли. Сейчас два часа пополудни – суббота – и все уже дома, приходят в себя после вчерашнего празднования.
– Ты это в каком смысле? Где все мои коллеги? Почему они не дождались еды? Что случилось с вечеринкой, на планирование которой я потратил столько времени?
– Даже не спрашивай.
Бесси промокнула мне висок влажной салфеткой.
– Вот, подержи… – сказала она.
Я подержал салфетку.
– Но отчего ж не спрашивать?! И почему у меня идет кровь? И где все?
– Ты не помнишь?
– Нет…
– Ничего?
– Нет.
– Так ты не помнишь, что случилось после того, как ты вчера ночью пришел в себя после сна?
– Какого сна?
– Ты разве не помнишь, как заснул за столом?
– Не очень. То есть – ну, может, отчасти.
– В общем, именно это и произошло. Ты заснул за столиком вон там… а потом Тимми тебя разбудил сказать, что все уходят…
– Разбудил меня?
– Да, Тимми попробовал тебя убедить пойти домой. Но ты ни в какую. «Нет! – вопил ты ему. – Эта вечеринка еще не кончена! Она не кончится, пока не прибудет еда! Не давайте никому расходиться! Наша вечеринка не может кончиться, пока я не стану чем-то целиком!..»
– Я так говорил?
– Нет – ты так ОРАЛ! А потом подбежал к двери с бейсбольной битой и попытался никого не выпускать. С битой в руке ты стоял перед дверью и мешал всем пройти.
– Правда?
– Да. Но Тимми вырвал биту у тебя из рук. Он же в средней школе играл распасовщиком, помнишь? Тимми вырвал у тебя биту, и вот тут все стало действительно скверно. Все стало скверно потому, что как только Тимми вырвал у тебя биту, ты…
* * *
…Как только Тимми вырывал у меня биту, я сунул руку в кобуру за пистолетом Этел.
– Смотрите, – сказал я собиравшейся вокруг меня толпе. – Я знаю, о чем вы все думаете. Вы оглядываете этот огромный кафетерий и думаете, что раз тут нет еды, еды тут сегодня ночью и не будет. Это, говорю я вам, ложное рассуждение. Оно ошибочно. Лишь потому, что на Разъезд Коровий Мык сейчас не падает дождь, это вовсе не значит, что дождь никогда больше не пойдет. И лишь из-за того, что что солнце еще не встало над новым днем, вовсе не значит, что солнце никогда больше не поднимется. Вообще-то всё ровно наоборот. Солнце встанет! Придет день, когда на котловину долины Дьява прольется дождь. И еда, которую я заказал, прибудет сюда, как обещано, к одиннадцати часам…
