В доказательство я подрыгал носками сапог.
– …Но это не все. Перед тем как я покинул кампус, Рауль постарался, чтобы у меня осталась одна последняя блок-схема в память о нем, – одно визуальное представление напоследок, – что включила бы в себя весь мой девятимесячный опыт в общинном колледже Коровий Мык. У меня она по-прежнему где-то в кармане рубашки…
Я вывалил все диаграммы Рауля на сиденье между нами. Бумажки перемешались, были все сложены и хаотичны. Пошуршав ими, я отыскал последнюю блок-схему, которую нарисовал Рауль перед моим отъездом. То было схематическое изображение вечных функций и обещаний – прав и обязанностей – общинного колледжа:
– А потом что?
– А потом он оставил мне на ней свой автограф.
– А потом?
– Ну, и они расспросили меня о моих планах на будущее, и я сказал им всю правду как на духу: на самом деле никакого плана на будущее у меня нет. Что мои планы еще подлежат определению. Что я даже не знаю вообще-то, куда отсюда поеду, – что так на самом деле у меня обычно и бывает. Но мне всегда хотелось жить и работать в какой-нибудь экзотической глуши с красивыми пейзажами. В таком месте, где люди не судят тебя за таинственные провалы в твоем резюме или расширяющиеся щели у тебя между зубов, – где твои прошлые достижения принимаются за чистую монету, сколь натянуты бы ни были, и никто не ставит тебе в вину множество твоих неудач на ниве управления образованием. Где-нибудь немного в стороне от обычного, быть может. В таком месте, где я мог бы переродиться, которое мог бы назвать домом. В таком, что станет моим последним перестоем прежде, чем я перейду от этой жизни к следующей.
– Например?
– Может, в Аризоне. Или, еще лучше, – на Аляске.
– А потом?
– Потом, видимо, если там ничего не выйдет, я перееду куда-нибудь еще дальше. В еще менее смежное место. Туда, где далеко, экзотично и неограниченный выбор…
– Нет, я не о том. Я имел в виду… что случилось потом – после того, как вы рассказали им о своих планах?
– Ну, потом я пожелал им троим всего наилучшего и пошел прочь со своими чемоданом и спортивной сумкой. Друзья помахали мне на прощанье, и я пешком прошел всю длинную эспланаду. При входе у будки охраны мы обменялись рукопожатиями с Тимми. «Берегите себя, мистер Чарли», – сказал он. А я ответил: «Вы тоже, Тимми!» Оттуда я перебрался через железнодорожные пути и двинулся мимо безводной канавы – и на шоссе, где меня подбросили обратно до временной автобусной остановки. Каждый из моих друзей предлагал меня подвезти. «Это самое меньшее, что мы бы могли сделать!» – настаивали они. Но я отказался. «В этом грузовике?!» – рассмеялся я. Нет, сказал я им, будет честнее, если я сам доберусь назад. И вот так я вышел один на шоссе и постоял на обочине дороги, дожидаясь, когда меня подберут. Заняло больше времени, чем было б когда-то. Но в итоге притормозил старый скотовод и довез меня до временной автобусной остановки. Поездка была медленной, должен сказать, и горьковато-сладкой. От обочины шоссе он вез меня вдоль канав и пустырей, мимо тюрьмы и почты, мимо забитых досками останков некогда великого ранчо «Коровий Мык». Медленно ехали мы мимо безветренного американского флага – всех его тринадцати полос и сорока девяти звезд. И наконец мы достигли временной автобусной остановки, куда я впервые прибыл меньше года назад. Вот только, ну, она уже не была временной…
– Не была?
– Нет. Она была новой. И современной. Чудом современного инженерного искусства. Образцом архитектуры – лауреатом премий, с приветливым фасадом из кирпича и стекла. Просторный вестибюль с кондиционером. Внутри здания плюшевые кресла, а на крыше – солнечные батареи.
– Фотогальванические панели? Возобновимая энергия – волна будущего, знаете ли!
– Я в курсе. Так или иначе, я прибыл на новую автостанцию. И, ожидая в вестибюле, я думал обо всем, чему научился в Коровьем Мыке. Думал я об этом некоторое время. А потом подъехал мой автобус – вот этот, – и я в него сел.
– А теперь?
– Ну, теперь я сижу с вами в этом автобусе. И впереди у нас долгая дорога. Но это сиденье, общее у нас двоих, – гораздо больше, чем общее сиденье. На самом деле оно невыразимо. Видите ли, прямо сейчас я с вами сижу, примостившись на самой вершине истории. Мы с вами балансируем на пороге, отделяющем традицию от инновации, любовь от результативности. Перемещаясь в этом автобусе, я путешествую в кильватере времени к будущему, яркому настолько, что ярче не бывает. Даже ярче мигающей лампы дневного света в сумрачном и вневременном кафетерии.
– Значит, в итоге все получилось?
– Да. Полагаю, можно сказать и что все получилось.
Человек кивнул. За нашим окном пейзаж менялся в последний раз. Сушь была всепоглощающа. Солнце – вечно. И в последний раз я смотрел в окно на недавний мир, где текли фонтаны и чирикали птицы. На место, где платаны росли рядом с баньянами, а виргинский ломонос оплетал все вокруг нежным объятьем. Из затемненных окон еще было видно, как бык покрывает свою телку. И пеликаны прохлаждались на травянистых берегах средь вневременных звуков производимой писанины. И, конечно, слышалось, как на ветру хлопает забытая история – все тринадцать полос и сорок девять звезд. В том месте не так давно вечно мычал скот, а травы ни на миг не прекращали расти. Водой текла поэзия, а вода текла, как время. По крайней мере, вот чем был Коровий Мык у меня в уме; и у меня в уме он навсегда останется точно таким, верно и во веки веков. Пока автобус вез меня мимо поля для гольфа, где раньше стояло ранчо «Коровий Мык» – то великое ранчо, что некогда кормило полстраны, – я все это впитывал. Автобус кряхтел. Человек со мною рядом спал, привалившись к стеклу. Где-то вдали осыпались великие плотины здешних мест – хоть и неощутимо пока ни для кого. Выше по течению метала икру рыба. Телята жевали сено. Крякали утки.
Снова оставшись один, я вытащил новую книгу по истории и начал читать.
