– Не знаю, – ответил Марк. – Я не бывал в Вифинии.
Повисло неловкое молчание, и Светоний нарушил его, сменив тему:
– Я тоже трудился не покладая рук.
– В самом деле?
– Корпел над жизнеописаниями императоров. Недавно написал о Домициане, а такое кого угодно повергнет в мрачное настроение. Интересно, рассказывал ли тебе отец о тех временах? В частности, о черном зале? Похоже, во дворце были покои, куда Домициан приглашал тех гостей, которых хотел напугать до полусмерти.
– Нет, я не помню никаких разговоров о черном зале.
– Да и ничего страшного, есть много других историй. Признаться, в некоторые почти невозможно поверить. Они тем более чудовищны, что правдивы. Мне весьма неприятно заканчивать свод цезарей Домицианом, уж очень мрачная фигура. Но о Траяне и Нерве, приемных отце и деде императора, пока не поведаешь. Нельзя предсказать, что послужит поводом для обид. Даже самое лестное описание может чем-нибудь огорчить императора.
– А о прошлых династиях Цезарь разрешает говорить что угодно?
– Согласись, удивительно? Все власть имущие уверяют меня, будто я могу действовать по своему усмотрению. Моя величайшая забота – мнение императора о моей прозе. Адриан, видишь ли, считает себя писателем. Архитектор, император, автор, литературный критик – есть ли недоступные ему поприща? Сам он предпочитает собирать всякую причудливую всячину и составлять каталоги удивительных фактов. Его труд со дня на день увидит свет. Конечно, император не может опубликовать подобную вещь под своим именем, а потому поставит автором своего вскормленника Флегона. Банальная мешанина, пустая трата времени, – нынче такое только и читают.
– Не столь достойная вещь, как твои жизнеописания?
– Именно так. Не хочешь прочесть уже готовый текст? Мне пригодится мнение человека вроде тебя – ученого, опытного, но без литературных претензий и камня за пазухой. Прислать экземпляр?
– Да, будь добр, – ответил Марк, чтобы избавиться от Светония. Ему не терпелось вернуться в студию и в одиночестве обдумать дальнейшую работу над статуей Антиноя.
* * *
Через несколько дней, когда Марк, как обычно, собрался в мастерскую, явился императорский порученец с сообщением, что Пинария вызывают в Дом народа.
– Ты знаешь, зачем я понадобился? – спросил Марк.
– Боюсь, что нет, – ответил тот.
Марк пришел в раздражение. Работа над статуей достигла особенно приятного этапа: шлифовки и полировки камня, мельчайших поправок. Теперь самая светлая, а значит, лучшая часть дня пропадет, а ему придется менять простую тунику на тогу.
Неожиданный вызов внушал и некоторую тревогу. Если Адриан хочет спросить о статуе, то почему попросту сам не придет взглянуть? Может, визит Светония заметили и донесли о нем императору? Впрочем, Адриан уже достаточно хорошо изучил скульптора, чтобы понимать: тот ни за что не покажет статую кому-либо раньше императора. Одеваясь, Марк решил, что беспокоится зря. Наверное, Адриан хочет обсудить храм и архитектурные мелочи.
Покои, где Адриан его принял, были со вкусом обставлены приобретенной в странствиях греческой мебелью; в помещении царила задушевная атмосфера скорее частного дома, нежели государевой приемной. Сопровождавший Марка раб указал на ложе и принес чашу вина. Часть гостей уже собралась, другие продолжали прибывать. Марк отметил, что Антоний присутствует, а императрицы Сабины нет. Общий настрой напоминал литературные чтения. Почти все мужчины обзавелись бородами, хотя немногие могли похвастать такой красивой и густой растительностью, как у императора.
Наконец Адриан встал и велел выйти вперед ученому Флегону Тралльскому – невзрачному человечку, которого император представил как автора нового труда под названием «Удивительные истории». Флегон прочел обществу несколько отрывков, которые якобы подкреплялись доскональными изысканиями и повествовали о диковинных вещах: встречах с живыми кентаврами, явлении призраков, рожающих мужчинах и людях, изменивших пол. Он закончил рядом сообщений о нахождении гигантских зубов и костей, существование которых доказывает, что на земле раньше жили огромные чудища, ныне вымершие.
– «Во время землетрясения на Сицилии обнажился зуб величиной с человеческую ногу, который показали императору Тиберию, – читал Флегон. – Тиберий призвал геометра по имени Пульхер, и тот заключил, что существо с подобным зубом должно быть ростом с корабль, то есть крупнее любого известного создания современности. Исполинские кости нашли в далмацийской пещере, и такие же выкопали на Родосе, в Афинах и Египте. Кое-кто говорит, что это просто камни, похожие на кости, или умышленные подделки, но я заявляю, что не следует с недоверием относиться к сим замечательным свидетельствам. Задумайтесь лучше о том, что в начале времен, когда природа находилась в расцвете, все ее порождения стояли ближе к богам, но как истекает время, так и живые создания мельчают».
Флегон поклонился. Марк увидел, что Адриан сияет, точно гордый сочинитель. Он вспомнил слова Светония, что император и есть подлинный автор, а потому присоединился к общим аплодисментам.
После коротких чтений Адриан перешел к более серьезным делам:
– Недавно наше внимание привлекла смерть гражданина, имеющая признаки насильственной. В убийстве хозяина подозревается раб.
Гости, особенно сенаторы, негодующе загудели.
Адриан поднял руку:
– Каким бы возмутительным ни являлось преступление, я упомянул о нем с целью обсудить возможность реформы некоторых законов, переданных нам предками, а именно: суровых мер, подразумевающих допрос под пыткой всех рабов из дома, где совершается подобное злодеяние, и казнь опять-таки всех, если виновным признают хоть одного. Марк Пинарий…
Марк удивленно моргнул и поднял взгляд.
– Я пригласил тебя, Пинарий, ибо твой дед при Нероне однажды выступил в сенате с пылкой речью на эту самую тему. Полагаю, тебе известен тот прецедент?
Марк кашлянул:
– Да, Цезарь, отец кое-что мне рассказывал.
– Пусть ты не знал деда, но тебе следует гордиться его словами. К счастью, речь Пинария записали и сохранили в архиве сената. Я впервые ознакомился с ней вчера вечером. Флегон, будь добр, прочти отрывок, который я выделил.
Секретарь снова встал и взял свиток.
– «Но здешние рабы-домочадцы не таковы. Они находятся в одном с нами городе: живут в нем, трудятся и свободно по нему ходят. Их знают не только прислужники из других домов, но и лавочники, ремесленники и прочие граждане, имеющие с ними дело. Среди них есть мальчики на побегушках и посыльные, портнихи и цирюльники, повара и уборщики; попадаются счетоводы и писцы, глубоко образованные и ценные рабы, заслуживающие известного уважения. Есть новорожденные, только вступившие в мир. Есть те, кто находится в расцвете сил и представляет немалую ценность. Есть беременные, готовые породить жизнь новую. Будущие жертвы – не безликая масса, а человеческие существа, знакомые соседям и родне, а потому не следует удивляться, что в городе поговаривают о чрезмерной суровости закона».
