кого при этом проклинаем?» Власть этой страны уважает только силу, забыв о правде, и уже сам народ-богоносец стал забывать о том, что правда существует. Народ превратился в население, странствующее, как рыцари, кто по рельсам, кто по магазинам, кто по твою душу, а кто впотьмах. Поэтому он ее и любил…
— Странно, по-моему, вы ничего хорошего про нее не сказали, кроме слов, которые я не поняла: валюта, коррупция, бомжы, — заметила Мэя, и тряхнула головой.
— Ну вот, а эт о ключевые слова для понимания моей родины. Они означают: воруют!
— Сложные у вас отношения! — сказала Мэя. — И все-таки, по-моему, странствующие рыцари не такие! Не такие хвастуны, во всяком случае!
— Я не рыцарь, я — граф Иеломойский, мне по чванству положено!
32. Волгла
Фома не стал дожидаться конца вечеринки, тем более, что его сторонились как прокаженного. Ему едва удалось уговорить Мэю пойти с ним. Доводы о том, что ей грозит опасность, что она некоторым образом все-таки невеста, и что, в конце концов, она уже была у него, не возымели никакого действия. Не помогли и страшные клятвенные обещания не притязать на ее предсвадебный покой, пока Фома пригрозил, что силой уведет ее с бала, тем более, что резиновый этикет двора это даже поощряет.
— Ну хорошо, — сказала она, — только…
— Чтоб я сдох! — еще раз горячо поклялся Фома. — Гореть мне вечным огнем в солярии!
Поведение Мэи его забавляло и, как ни странно, трогало.
Сразу по приходу в апартаменты Мэя ушла в другую комнату.
— Ты что? — спросил он.
— Я буду молиться за тебя.
— Только не опоздай, как тот старик.
— Я начну прямо сейчас.
После того как он почти женился и почти сразился, свежеубранная постель показалась эдемским лугом. Сидящая же в дальнем углу красивая девочка делала этот крахмальный рай земным. Правда то, что она делала, не было похоже на предвестие хоть чего-нибудь из мирской суеты. Словно тоненькое деревце сидела она в странной позе, воздев руки небу.
Фома заскучал, забременел под воспоминаниями: сколько всего!..
— Сколько тебе лет, Мэя? — спросил он наконец, чувствуя себя уже целым Соломоном под грузом бывших и грядущих дел.
— Шестнадцать.
— Это опасный возраст, — предупредил он. — Ты знаешь историю благословенного царя иудейского, Соломона и девицы, грозной, как полки, Суламифь?
— Нет, а что?
— Иди сюда, расскажу… ей было примерно столько же.
— Не-а, вы оттуда рассказывайте!
— Это мелодраматическая история, не могу же я ее кричать.
— Вы же обещали, ваше сиятельство!
— Ты что, не хочешь узнать самую красивую историю во вселенной? — удивился он.
— Нет! — рассмеялась Мэя.
— Вот одр его — Соломона, шестьдесят сильных вокруг него… Все они держат по мечу, опытны в бою, у каждого меч при бедре его ради страха ночного… Девы Иерусалимские!.. Ты идешь?
— Нет!
— Ну, тогда… носильный одр сделал себе царь Соломон из дерев Ливанских, столпы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпурной ткани. Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым он увенчан в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его… Идешь?..
— Ты не будешь спать?
— Я буду молиться.
— Ты разве не молилась уже в той комнате?
— Мой Соломон призвал меня…
— Зачем так долго молиться? — удивился Фома в конце концов.
Он зажег свечу, чтобы посмотреть, как она устроилась в темноте. Мэя сидела все в той же странной позе мольбы, покачиваясь в такт какому-то заунывному речитативу…
— Молитва должна быть мгновенной, как вспышка, что зажигает свечу. Это состояние, а не слова. Не надо разжевывать желания своему Богу. Чем дольше ты разжигаешь свечу, тем меньше от нее остается и тем больше опасность обжечься…
Мэя опустила руки, словно задумалась, потом подошла к нему.
— Вот правильно!.. — он взял ее за руку, усадил в постель. — Все это длинное происходит от недоверия… нет, кажется, Он не понял, дай-ка я Ему все хорошенько объясню! Разжую… — И жует, жует, вспоминает, что забыл и опять жует, пока все атрибуты жизни не перечислит на свой лад. А Бог-то уже спит! Давно спит и ни черта не слышал из его энциклопедической молитвы!
Фома, поставив свечу между колен, изобразил лицом и фигурой ополоумевшего от усердия дервиша и безумного бухгалтера, задумавшего свести баланс с Господом к привычному нулю. Мэя не выдержала и засмеялась, разгладив морщинку непонимания на строгом лице: как можно над этим смеяться?..
— Молитва это мгновенная просьба, даже желание. Ведь все происходит либо сразу, либо не происходит никогда.
— Как это? — не поверила Мэя, глядя на него во все глаза.
— А вот так: представь себе, что ты хочешь, и вложи в это все свои силы, всю себя, и это произойдет. Но только пожелай совершенно искренне! Потому что я знаю одного человека, который молился, чтобы Бог дал ему много денег, и в то же время испуганно спрашивал себя: не много ли я прошу?.. Не ограбят ли меня?.. Богу все равно сколько ты просишь, но если просишь, проси истово! Желай!
— Мне не надо денег!
— Я не об этом.
— И я не об этом. Вы действительно не боитесь завтрашнего?
Как не бояться? Если бы он хотя бы видел Скарта в деле, тогда, может, не боялся — знал, как надо действовать и действовал. А сейчас он боялся чего-то не учесть. Впрочем, если Скарт человек, то ничего нового от него ожидать нельзя. Но проглядывало в Скарте что-то нечеловеческое…
И тогда поединок становился смертельным. Но Фома
