Это означает конец переговорам. Промедление с мирными переговорами давало австрийцам время, чтобы собраться с силами. В Вене поговаривали о войне, а французы старались ее затянуть. Цегелин из Константинополя сообщал, что французский посол не мог выехать из резиденции без сопровождения вооруженной охраны, настолько он был непопулярен.
Орлов настаивал, чтобы Екатерина поднимала планку своих требований. Она, возможно, в скором времени посетит Берлин, чего Фридрих не очень хотел. Для него не было тайной, что австрийцы и французы стараются посеять недоверие между ним и Россией, а в нынешних обстоятельствах это было довольно просто сделать, хотя он подробно информировал Кауница о своих планах. Он имел причины надеяться, что как только пруссаки и русские достигнут соглашения по Польше, то австрийцы присоединятся к ним, конечно, в том случае, если это не составит прямой угрозы Австрии. Русские должны иметь «ип тоrсеаи»[311] Польши — и Фридрих будет действовать лишь с полного согласия России. Австрийская армия на границе Венгрии была всего только фигурой на шахматной доске, средством давления, не более того.
Что касается княжеств, то любая формула, регулирующая статус Молдавии и Валахии, наверняка устроит остальные государства, если Россия сможет договориться с турками. Когда в июне с этим но-прежнему были проблемы, Фридрих почти в отчаянии предложил другое решение. Отдайте княжества Польше! Русские не хотят, чтобы там были турки, австрийцы не желают видеть там русских, такое перераспределение даст полякам в три раза больше, чем предполагается у них забрать! Трудно поверить, что Фридрих вполне серьезно выдвинул такое предложение, и австрийцы его отвергли.
К лету 1771 года Фридрих достиг соглашения с Россией в отношении территорий на севере Польши: Ливония отходила к России, Померания становилась прусской до самого Нетце, в связи с чем владения короля распространялись до Вислы. Пруссия и Россия договорились выступить гарантами неприкосновенности территорий друг друга и продолжить переговоры по более широкому кругу вопросов с Австрией, что оказывалось не просто. Говорили, что Кауниц был особенно недоверчив. Фридрих видел свою роль в том, чтобы, по его собственным словам, calmer les premières vivacités[312] в Санкт-Петербурге и в Вене. Его по-прежнему беспокоило, что Австрия и Россия перейдут к военным действиям и все европейское урегулирование пойдет насмарку. Русско-турецкие мирные переговоры шли полным ходом, однако были все основания полагать, что этот процесс займет много времени.
Порой Фридрих приходил в отчаяние. Одни и те же проблемы возникали снова и снова, и он часто жаловался, что ведет диалог с глухим. «В начале нашего союза с Россией был только вопрос Королевства Польши. Затем проблема «диссидентов». Я предупреждал их тогда, что если они не будут осторожны, то получат войну с турками. Никто мне не верил. Война пришла… одно тянуло за собой другое» — это Золмсу. Панину, тоже в августе 1771 года: «Это единственный момент, чтобы избежать большой войны — в следующем году между Россией и Австрией из-за Молдавии и Валахии!» Если это случится, писал король Генриху, Пруссия окажется втянутой в конфликт. И все же он предложил и отстаивал приемлемую формулу для княжеств, спорные земли, а русские решили возобновить претензии на них. Теперь, однако, Австрия отказывалась обсуждать какое-либо расчленение Оттоманской империи, что возвращало все проблемы к истокам. В то же время до Фридриха дошли слухи: турки перешли на северный берег Дуная со 120-тысячной армией, так что характер войны начинал меняться, а это вносило изменения в дипломатическую борьбу. Когда султан предложил Фридриху вечный союз между Оттоманской Портой и Пруссией, тот, не задумываясь, резко отклонил предложение, напомнив султану о своих отношениях с Россией.
В сентябре Фридрих определил обстановку как экстраординарную. Если австрийцы решат порвать с Россией, то станут сотрудничать в военном отношении с турками в Молдавии и Валахии и оттеснят русских к северу от Днестра. Одновременно они постараются организовать антирусский союз сил «конфедератов» в Польше, где потребуют избрать другого короля. Любой неверный ход со стороны Фридриха поднимет против него все остальные германские государства. Россия, писал он, хочет всего, Австрия не уступит ничего. Война казалась неизбежной, если только не появится шанс для примирения. Он без конца говорил русским о бессмысленности овладения или демонстрации желания овладеть Молдавией и Валахией. Княжества будет трудно защитить, а их отторжение от Турции сделает мир невозможным. Он надеялся на успех. Ему совершенно безразлично, кому отойдут эти земли, как он ясно давал понять в ходе многочисленных бесед с австрийцами. Теперь король был сердит и на Екатерину, и на Марию Терезию и считал, что другие государства, не вмешиваясь в ход событий, безответственно слепы в отношении существующей опасности. «Я восхищаюсь безмятежностью британского правительства при нынешней ситуации в Европе, — язвительно писал он в сентябре 1771 года. — Это, однако, очень сильно отдает непростительной ленью, полной апатией». Британия, говорил Фридрих, «после славных кампаний могла бы стать одним из первых государств в Европе, стать арбитром. Вместо этого слабость и лень сделали ее жалкой, несведущей в том, что происходит в Европе, едва ли достойной числиться одним из ее крупных государств». Он наблюдал со скептической отстраненностью, как безмятежный наблюдатель, за спором между Британией и Испанией в Южной Атлантике, замечая, что Европе безразлично, принадлежит ли Фолкленд[313] Испании, Британии или же никому из них. Подобные далекие приобретения, так он писал о Новой Зеландии, потенциально дороги для заинтересованных государств и к тому же отвлекают от ключевого вопроса, мира в Европе. Там, где они дают коммерческие возможности, обычно возникают и причины для раздоров между морскими державами.
В январе 1771 года сэр Эндрю Митчел умер в Берлине. Он находился рядом с Фридрихом и в самые мрачные годы войны, и в минуты славы, и король Пруссии был в высшей степени привязан к нему. Заменить его должен был сэр Роберт Ганнинг, чье назначение совпало с одним из самых холодных периодов в отношениях Фридриха с Британией и потому длилось всего лишь до начала следующего, 1772 года. «У меня нет желания видеть le Sieur Gunning, и это касается всех англичан, кто здесь появится, их поведение не заслуживает ни малейшего тепла, совершенно ясно видно, какую зависть и ненависть они питают ко мне!» Ганнинг, как говорили, не имел никакого влияния ни на короля, ни на ход событий. Ему на смену в январе 1772 года прибыл Джеймс Харрис, ставший впоследствии 1-м графом Малмсбери, который энергично действовал в британском посольстве в Мадриде в вопросе о Фолклендах. Фон Мальцан писал Фридриху, что Харрис является «прекрасным молодым
