Мои слова были встречены торжествующими криками. Я приказал выдать всем дополнительную пайку зерна, отобранного у негаретов. Мы размололи его и смешали с горячей водой.
Над нами нависали безмолвные горы.
Подъем продолжался и продолжался. Нас снова со всех сторон окружал снег, но теперь мы относились к этому спокойнее, так как снег свидетельствовал о том, что мы уходим все дальше от Майсира, приближаясь к нашей родине.
Начался буран, и мы укрылись в ущелье. Мы провели там один день? Неделю? В сплошной белой мгле время перестало существовать. Даже выносливые лошади негаретов не могли идти дальше, и мы их зарезали и освежевали. Большую часть мяса мы заморозили, но я разрешил устроить один роскошный ужин.
Вскоре вокруг останется один лишь холод, и нас будет согревать воспоминание об этой трапезе.
Буран закончился, и мы продолжили путь.
Мы топили снег во всех емкостях, смешивали его с растолченным зерном и питались этой кашицей. Тропа стала совсем узкой; с одной стороны нависали высокие скалы, а с другой находился обрыв. Люди снова начали умирать, от холода или по неосторожности, падая там, где никогда бы не упали, если бы имели достаточно сил.
Порой, срываясь вниз, человек в отчаянии хватался за первое попавшееся, например за ногу своего товарища, увлекая его за собой, и оба с ужасными криками исчезали в бездонной пропасти.
Достигнув перевала, мы начали спускаться вниз. Все радовались, но больше всех был счастлив я сам. Я был уверен, что такой большой отряд солдат не сможет осуществить этот переход, но сейчас вынужден был признать, что недооценивал торжество человеческого духа. Люди, движимые силой воли и сердцем, способны бросить вызов самим небесам.
Дни сменяли друг друга в однообразной простоте. Первым делом надо очнуться от полудремы, в которой прошла ночь. Хорошо бы, если сосед собрал дров и развел костер, тогда можно будет натопить снегу и попить «чаю». А затем бери вещмешок, оружие и иди вперед, с трудом переставляя ноги, снова и снова, жадно глотая ртом воздух, следя за тем, чтобы не упасть. Шаг, другой, еще и еще. А потом привал в сумерках, ужин, состоящий из жалких крошек, которые ты наскреб вместе со своим товарищем, и выданной пайки. И наконец, надо найти место, защищенное от ветра, если повезет — поближе к костру, расстелить одеяло или парусину и опять забыться сном, нарушаемым кошмарами. А когда тебя пнут ногой, ты должен проснуться и нести дежурство или следить за костром, молясь о том, чтобы поскорее наступил рассвет. И так день за днем, снова и снова.
Времени было предостаточно, и я вспоминал прошлое, а затем занялся тем, в чем никогда не чувствовал уверенности: думать. Размышлять о том, кто я, почему я такой, хладнокровно перебирая бесконечную цепочку бедствий, начавшуюся с Каллио и тянущуюся до сих пор, и всевозможных катастроф, не прекращающихся с тех самых пор, как я помог императору Тенедосу захватить трон.
Я не мог поверить, что мы совершили что-то страшное, свергнув немощных дураков из Совета Десяти. Но почему после этого одна трагедия сменяет другую?
В памяти упорно всплывали вопросы, заданные Йонгом перед тем, как он исчез, и я тщетно пытался от них отмахнуться. Но поскольку мысли зацепиться было не за что, кроме как за грязный снег, в котором увязали мои ноги, и за ветер, дующий в спину и проникающий под лохмотья, я помимо своей воли думал над язвительными загадками бывшего трибуна.
И вдруг совершенно внезапно я нашел ответ, ответ, который на самом деле был очевиден. Отдельные части сложились в единое целое. Встали на свои места те факты, о которых Йонг даже не догадывался.
Я начал с той ночи, когда император предложил мне проникнуть в крепость Чардин Шера, разлить там некое снадобье и произнести магические слова, чтобы вызвать из подземной адской геенны страшного демона.
Тенедос сказал, что заклятие сработает, только если близкий ему человек по собственной воле совершит поступок, за который ему, скорее всего, придется заплатить своей жизнью. Разумеется, Тенедос имел в виду меня, и я, естественно, согласился.
Но это было еще не все. Тенедос сказал, что эта «сила» — я был уверен, что он говорил о чудовище, восставшем из-под горы, — потребует также другую плату. Я явственно услышал его слова: «Не спрашивай, какую цену нам придется заплатить, — она просто ужасна. К счастью, расплачиваться нам придется нескоро».
Плата. Жертва. Эти слова неотвязно лезли мне в голову. Меня передернуло от ужаса. В мыслях я изменил стране, которой служил.
Нет, напомнил я себе, ведь первую клятву верности, освещенную поколениями доблестных предков, я принес Нумантии. Да, потом я присягнул императору Тенедосу. Ну и пусть. Значит, я изменил только ему.
Я снова вернулся к вопросам Йонга.
Почему Тенедос тянул так долго, прежде чем сотворить заклятие, превратившее лес под Дабормидой в армию душителей? Почему он выжидал, а тем временем полки тяжелой кавалерии и разведчики Йонга бесполезно проливали свою кровь, снова и снова атакуя позиции каллианцев?
А что, если это заклятие также имело свою цену? Выраженную не в золоте и в поклонении, а в крови? Ну конечно же, с отвращением подумал я. Чем еще может рассчитываться за свои долги человек, во всеуслышание провозглашающий себя верным слугой Сайонджи-Разрушительницы?
Я вспомнил разговор, состоявшийся у меня в Полиситтарии с ученым-прорицателем Аримонди Хами в его тюремной камере. Я отчетливо услышал его голос. Хами, бывший близким другом Микаэла Янтлуса, придворного чародея Чардин Шера, спросил, как, по-моему, сможет ли один человек заплатить такую высокую цену за вызов демона, уничтожившего Янтлуса, Шера и крепость на вершине горы, в которой они укрывались.
Я также вспомнил, что, когда попытался заговорить с императором о предположении Хами, тот запретил мне упоминать эту тему. Да, была цена, которую Тенедос не мог обсуждать, по крайней мере, с человеком, считавшим его своим другом.
Цена... Я вспомнил, как беспокоился император, пытаясь оттянуть начало войны, а затем неизвестно откуда на Гермонассу обрушилась эпидемия чумы, забрала полмиллиона жизней и исчезла так же странно, как и появилась.
Кровь. Может ли кровь — много крови — насытить демона, заставить его делать то, что просит у него вызвавший его человек? Не в этом ли состоит величайшая тайна Лейша Тенедоса, которую он узнал во время своих дальних странствий, изучая черную магию?
Если его заклятия требуют крови, следует ли из этого, что император готов ради победы пожертвовать всем, в том числе и своей армией, чтобы напоить кровью огромного демона, восставшего из-под горы? Или чтобы напоить саму Сайонджи?
Неужели император должен постоянно приносить кровавые жертвы Разрушительнице, чтобы поддерживать свою власть, как магическую, так и земную?
Я вспомнил, что говорил мне Йонг, после того как Тенедос отверг наше предложение освободить майсирских крестьян.
