Тави чувствовал себя как после десяти миль ужасной дороги, но они с Китаи оседлали лошадей и отправились вперед вместе с Максом и кавалерией.
Они пристроились на расстоянии за основной группой отступающего к Фаундерпорту войска канимов. Дважды в пути они подвергались нападению раненых, отставших от колонны канимов. Атаки были быстрыми, жестокими и заканчивались быстро. Кавалерия растянулась в линию, уничтожая любого канима, который не мог поддерживать темп отступающих.
Под конец дня, обессиленный, Тави увидел, как группа из восьми всадников входит в оккупированные руины одного из сгоревших стедгольдов. Тави проследовал за ними, когда они свернули в развалины, и крики, перемежающиеся звоном оружия, зазвучали в сумерках.
Тави видел, как одинокая крупная тень перескочила через разрушенную стену и побежала. Каним был медленнее, чем остальные, его бег был неровным, и в панике он бежал прямо на алеранскую кавалерию, прочь из разрушенного стедгольда. Вторая группа мчалась наперехват одинокому каниму.
Китаи испустила резкий, внезапный вздох и прошипела:
— Останови их. Сейчас же.
Тави уставился на нее, но тут же рявкнул:
— Второе копье, стоять!
Всадники натянули поводья и остановились, оглядываясь в замешательстве.
— Пойдем, Алеранец, — произнесла Китаи и отправилась за канимом.
— Ждите здесь, — велел Тави Максу. — Мы вернемся через минуту.
— В чем дело, сэр? — спросил Макс.
Тави не ответил ему и последовал за Китаи. Она вела его через сумерки, пока они не обнаружили сбежавшего канима, притаившегося в хрупком укрытии под наполовину обрушившимся выступом рядом с рекой.
Она смотрела на них огромными испуганными глазами и прижимала к груди несколько крошечных, жалобно скулящих существ.
Это была она.
Она.
Тави уставился на нее, не в силах произнести ни слова. Женщина-каним, с молодняком. Судя по всему, только что появившимся на свет. Она, должно быть, родила, когда началось отступление канимов. Ни один алеранец никогда не видел самок канимов, что породило множество противоречивых слухов о том, как размножаются канимы.
Истина была намного более простой и очевидной, и ее подтверждение сейчас дрожало под дождем перед ним, прижимая к себе свое потомство, так же отчаянно и испуганно, как это делала бы на ее месте любая ставшая матерью алеранка.
Тави шагнул вперед по направлению к ней. Он прижал подбородок к груди и оскалился.
Глаза самки вспыхнули отчаянной яростью, боровшейся с еще более отчаянным страхом, но через мгновение она прижала уши к голове, склонила голову на бок и изогнулась, обнажая шею в жесте унизительной капитуляции.
Тави немного расслабился и кивнул ей. Затем слегка склонил голову набок и махнул рукой в сторону.
Самка подняла голову и взглянула на него, ее уши подрагивали.
— Иди, — сказал ей Тави. Он напряг память в поисках подходящего слова на канише и остановился на том, которое Варг использовал, когда Тави слишком долго думал над следующим ходом в людусе, и использовал тот же жест. — Маррг.
Какое-то время женщина смотрела на него. Затем снова обнажила горло, поднялась и, не спуская с него глаз, исчезла в темноте.
Тави наблюдал за ней, яростно обдумывая увиденное.
Канимы пришли в Алеру, взяв с собой женщин и потомство, свои семьи — такое ранее никогда не случалось.
И это значило, что…
— Великие фурии, — выдохнул Тави. — Я больше не боюсь Насага.
Китаи взглянула в направлении убежавшей самки-канима и хмуро кивнула.
— Я боюсь того, — прошептал Тави, — что заставило его покинуть свой дом.
Эпилог
Исана проснулась под звуки далеких труб и шум в коридоре снаружи ее комнаты. Она села, дезориентированная. Она была в своей постели.
Кто-то вымыл ее, и она была одета в мягкую белую ночную рубашку, не принадлежавшую ей. На столе рядом с кроватью стояли три миски и простая кружка.
Две миски были пусты. Третья примерно наполовину заполнена каким-то бульоном.
Она села, это оказалось поразительно сложной задачей, и отбросила с лица свои волосы.
Затем она вспомнила. Ванна для исцелений.
Линялый.
Ванна исчезла, как и искалеченный раб в ней.
Если бы она не была настолько уставшей, ее сердце тут же бы пустилось вскачь от страха за судьбу мужчины. Но так как она была, эта проблема лишь слегка встревожила ее. Исана слезла с постели, хотя это стало актом чистой воли, настолько слабой она себя чувствовала.
Одно из ее простых серых платьев висело на спинке стула, и она натянула его поверх ночной рубашки, после чего осторожно подошла к двери.
Из коридора снаружи доносились крики и глухой звук торопливых шагов. Она открыла дверь и обнаружила Джиральди, стоящего в коридоре перед полуоткрытой дверью комнаты напротив ее собственной.
— Возможно так и есть, — рычал старый солдат, — но не вы тот, кто будет решать, в порядке вы уже или нет, — он сделал паузу, когда трио юношей, вероятно, пажей, пронеслось мимо. — Леди Верадис сказала, что вам повезло остаться в живых. Вы останетесь в постели, пока она не скажет иначе.
— Я не вижу Леди Верадис поблизости, — сказал мужчина в легионерской тунике и ботинках.
Он стоял в дверях, глядя вдоль коридора, так что Исана видела его в профиль. Он выглядел статным, закаленным, в его каштановых волосах мелькала седина, а прическа была стандартной для легионера.
Он был худым, но, казалось, состоял из кожаных ремней и сухожилий, он вел себя с расслабленной уверенностью, ладонь его руки привычно покоилась на эфесе гладия, висевшего на бедре. У него был глубокий, мягкий голос.
— Поэтому, очевидно, она не может ничего сказать. Почему бы нам не пойти и спросить ее лично?
Мужчина повернулся к Джиральди, и Исана увидела, что другая сторона его лица ужасно искалечена выжженными шрамами, складывавшимися на коже в легионерский знак труса.
Исана почувствовала, как отвисла ее челюсть.
— Арарис, — прошептала она.
Джиральди крякнул от неожиданности и повернулся к ней.
— Стедгольдер. Я не знал, что вы проснулись…
Исана встретила пристальный взгляд Арариса. Она попыталась что-то сказать, но все, что она сумела выдавить из себя, было:
— Арарис.
Он улыбнулся и отвесил ей небольшой, формальный поклон.
— Я благодарю вас за мою жизнь, миледи.
И она почувствовала это. Она почувствовала это в нем сейчас, почувствовала, когда встретила его взгляд. Она никогда не чувствовала этого прежде, ни разу за все те годы, что он служил ее брату, а затем ей. Это были его глаза, подумала она.
