Ветер рвал крыши и сотрясал ставни, пронзительно свистя в старом особняке. Токива с нетерпением ждала рассвета, от рева реки до предела напряглись нервы, она не могла заснуть. Женщина натянула на голову одеяло, чтобы приглушить вой ветра. Но вдруг она ясно услышала скрип. Он повторился снова и снова. Наконец Токива отбросила одеяло и повернулась лицом к Ёмоги.
Вчера было 3 марта – Праздник кукол, и Токива поставила в комнате несколько бумажных и глиняных фигурок. В этот день ее пришла навестить Ёмоги, которая принесла веточки с цветками персиков и собственноручно приготовленные засахаренные фрукты. Они проговорили до вечера, а потом гроза вынудила Ёмоги остаться на ночь.
Гостья тоже не спала, беспокойно ворочаясь в постели.
– Ёмоги, что это за звук?
– Странный звук. Это точно не ветер. Меня он тоже беспокоит. Пойду посмотрю. – Ёмоги встала с кровати и зажгла фонарь. Пламя неистово затрепыхалось. – Как по дому носится ветер!
Ее тень начала бешено прыгать по стенам, когда с фонарем в руках Ёмоги вышла в коридор.
Токива приподнялась с постели. Ёмоги тем временем пробиралась по длинному проходу. Она останавливалась на каждом углу, где ее подстерегала жуткая темень. Внезапно усилившийся шум дождя заставил ее повернуться – дверь, которая выходила на реку, была открыта, и в ее проходе смутно виднелась фигура человека.
– Вы одна из служанок? – спросил неизвестный.
Ёмоги сообразила, что перед ней один из воинов Хэйкэ, которые круглосуточно охраняют дом.
– Можно сказать и так, – ответила женщина. – Я ночую у моей бывшей хозяйки.
Когда она подошла к открытой двери, огонь фонаря затрепетал и погас.
– Вы кого-нибудь видели? – спросил воин.
– Нет, никого.
– Наверное, дверь открыта ветром, но удивительно, что она сорвана с петель.
– Да, здесь, кажется, все разваливается на куски.
– Что вы здесь делаете в такой час?
– Я не могла заснуть из-за шума и ветра, который носится по всему дому.
– Но гроза почти закончилась.
– Для вас это неприятная ночь, правда?
– Жизнь вообще нелегка. Между прочим, на Пятой улице и в Хорикаве недавно произошли странные события, и нам приходится держать ухо востро.
– А что случилось на Пятой улице и в Хорикаве?
– Я не должен вести с вами такие разговоры. Лучше закройте дверь и идите спать. Скоро уже наступит утро.
Воин удалился. Ёмоги, прикрыв дверь, ощупью пошла обратно в комнату. Вдруг кровь у нее похолодела в жилах, когда она почувствовала, что ее коснулось что-то теплое и мягкое. Женщина была готова закричать, но взяла себя в руки.
– Кто, кто это? – спросила она.
– Потише, пожалуйста, – сказал кто-то и порывисто обнял Ёмоги.
Она почувствовала чью-то щеку на своей щеке, объятие стало еще более крепким.
– Вы моя мать? – прохрипел шепот.
Ёмоги оторопела.
– Кто, кто это? – повторила она.
– Усивака, это Усивака, мама!
– Нет, нет! Я не ваша мать. Не ваша мать, – повторяла Ёмоги, стараясь освободиться. Вырвавшись, она бросилась бежать в спальню.
– Моя госпожа, моя госпожа! Там Усивака! – шепнула она в ухо Токиве.
– Где? – взволнованно отозвалась Токива.
– Подождите, моя госпожа, я принесу огонь.
– Нет-нет, Ёмоги, не сейчас. Это только привлечет охранников.
– Да, но… очень маленький огонек?
– Даже его не надо… каково же это – опять увидеть своего сына. Даже сама мысль пугает меня. – Она поднялась с постели. – Усивака, где ты?
– Здесь я, здесь! Вот я, мама!
В темноте раздались рыдания.
– Усивака, как ты вырос!
– Да…
– Мои письма и послания доходили до тебя?
– Доходили.
– Что же я могу сказать теперь, когда этой весной тебе исполняется шестнадцать лет и ты становишься мужчиной? Мне остается только молиться за тебя. Ты называешь меня матерью, но я так мало для тебя сделала.
– Нет, нет… – запротестовал Усивака, прижимаясь к Токиве и пряча лицо в ее одеждах. – Это не ваша вина, что так произошло. Виноваты Хэйкэ, виноват Киёмори! – У Токивы резко перехватило дыхание; ее бледное лицо наклонилось к плечу Усиваки, а он поднял голову и горячо продолжал: – Мама, это же правда, разве не так? Убежав, я перехитрил их. Я рад, что это сделал. Вы надеялись, что я стану монахом. Простите меня, мама. Я знаю, что иду против вашей воли. Но я – сын Ёситомо и не могу быть не кем иным, кроме как воином. Я должен добиваться того, чтобы имя Гэндзи снова было в почете. Скоро я стану настоящим мужчиной. Правление Киёмори не продлится долго.
Токива слушала Усиваку, и душу ее терзали муки. Ее сын знал только о том, что дому Гэндзи было причинено зло, но не знал, что сам он обязан жизнью Киёмори из дома Хэйкэ. Но она понимала, что не следует говорить ему об этом. По крайней мере, сейчас.
Ёмоги, испытывавшая тревогу, не могла сидеть спокойно и то и дело украдкой выглядывала в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Гроза закончилась, и небо наполнялось слабым светом. Отдаленное пение петуха усилило ее напряжение.
– Не пора ли уходить? Уже почти рассвело, – прошептала она из коридора Токиве.
В ответ было молчание. При слабом свете, который просачивался сквозь узкие щели ставен, Ёмоги видела Усиваку, неподвижно лежавшего в объятиях матери и как будто спавшего. Ей не захотелось их тревожить, и на какое-то время она отвернулась. Потом она еще раз настойчиво прошептала:
– Моя госпожа, рассвет.
Усивака отпрянул от матери и встряхнулся:
– Мне пора идти… Теперь я вернусь только со свитой из воинов Гэндзи, чтобы доставить вам удовольствие.
– Нет, лучше бы…
– Что вы сказали, мама?
– Хорошенько заботься о себе. Это все, о чем я прошу.
– Будьте здоровы, мама, скоро мы опять встретимся.
– Теперь это все, во имя чего я живу, Усивака. Имей в виду, что, исправляя несправедливости, ты не должен следовать примеру тех, кого больше всего осуждаешь; тогда возьмутся за оружие другие, чтобы уничтожить тебя, и страшное кровопролитие будет повторяться до бесконечности. Как воин, не забывай любить и защищать угнетенных и слабых, чтобы имя твое всегда было в почете.
– Я понимаю, мама. Я никогда не забуду то, что вы говорите.
– Лишь став благородным воином, ты по-настоящему сумеешь почтить память отца. Смотри, Усивака, уже рассвет!
– Мой молодой господин, – сказала Ёмоги, сжимая ладони, – как же вы будете уходить?
