расположился в одноэтажной школе с шестью классными комнатами, учительской, кабинетом директора и несколькими кладовыми. Здание было хорошо протоплено, потому что в нем было восемь грубок. Составив парты в несколько ярусов, а некоторые пустив на дрова, нижние чины расположились на полу в классах и коридоре. Офицеры заняли учительскую и кабинет директора. Каптенармусы и артельщики сходили на станцию, принесли ящики с галетами, сухарями, табаком, банками свиной тушенки, джема, кофе, и мешками с крупами, сахаром. Солдаты объедались и курили без перерыва.
На совещании начальников бригады подполковник Кропоткин узнал и передал своим подчиненным, что в результате дерзкой атаки «Железная» при собственной численности около четырех тысяч штыков взяла в плен три тысячи семьсот тридцать офицеров и солдат противника, девять пушек и много боеприпасов и снабжения, потеряв убитыми всего сто шестьдесят четыре и ранеными и обмороженными, со значительным преобладанием последних, тысячу триста тридцать два человека. Мне сразу стало понятно, почему советские историки ничего не упоминали о генерале Деникине периода Первой мировой войны: героя труднее испачкать грязью с головы до ног.
153
Четвертую стрелковую бригаду отвели в тыл на пополнение и отдых. Среди офицеров начались разговоры о предполагаемых наградах. Шли дни, недели, а приказа все не было. Как догадываюсь, потому, что Восьмой армии пришлось отступить, потеряв большую часть завоеванного. Начальник армии обвинял во всех бедах генерал-лейтенанта Корнилова, которому, как заявляли злые языки, специально не оказал вовремя поддержку. Версия казалась правдоподобной, потому что генералы недолюбливали друг друга. Как догадываюсь, Брусилов завидовал своему подчиненному. Тот, действительно, умудрялся побеждать в абсолютно проигрышных ситуациях. При том, что потери в Сорок восьмой пехотной дивизии были намного выше, чем в соседних, подчиненные обожали Корнилова, потому что «не командует, а лично ведет в бой». Он и во время недавнего, неудачно закончившегося наступления, попав в окружение, собрал отряд из саперов и штабных и повел в контратаку на прорвавшегося противника, отбросив, а потом вырвался из кольца, не потеряв ни одной пушки и приведя две тысячи пленных.
Зима прошла во встречных боях в предгорьях Карпат. С каждым днем наше положение становилось все тяжелее. Начались проблемы со снарядами и патронами. Запасы на складах закончились, а производство новых не поспевало. Попросили помощи у союзников, но те отказали. Мол, самим не хватает. Это при том, что ситуация во Франции стабилизировалась, война перешла в позиционную, и немцы начали перебрасывать резервы на Восточный фронт. Часть дивизий была отправлена на помощь австро-венграм. Особенно доставали немецкие стомиллиметровые пушки, которые били с запредельной для нас дистанции в девять с половиной верст, оставаясь безнаказанными.
Однажды в начале февраля по нашей батарее пристрелялись, пришлось менять позицию. Отправились в путь в пасмурный день с низкой облачностью, когда не летают немецкие аэропланы, которых при летной погоде намного больше в небе, чем наших. Подполковник Шкадышек выбрал березовую рощу с голыми деревьями, показал, где какому орудию располагаться. Их осталось всего шесть. По два с каждой батареи отправили в тыл, потому что не хватало снарядов. Солдаты начали разгребать снег, копать окопы. Я прошелся по округе, обнаружил метрах в трестах развалины какой-то фабрики или завода. Кучи битых красновато-коричневых кирпичей были неравномерно покрыты снегом, а между ними остались площадки свободной земли.
К командиру батареи я вернулся с предложением:
— Давайте поставим пушки на развалинах. Там место открытое, никто не подумает, что стоит батарея. Прикопаем их, замаскируем, а в роще изготовим деревянные макеты и оставим несколько ездовых. Когда пролетит немецкий аэроплан, будут сжигать мешочки с порохом, чтобы видел вспышки, будто пушки стреляют. Звук он все равно не слышит, гул двигателя мешает.
— Точно не слышит? — не поверил начальник батареи.
— Говорю вам, как авиатор, сделавший несколько полетов, — заверил его.
— Что ж, давайте проверим, господин профессор! — согласился он как бы в шутку.
Нижним чинам, конечно, моя инициатива не понравилась, ведь пришлось ковырять в два раза больше мерзлой земли. Сперва оборудовали позиции и блиндажи среди развалин, накрыв лафеты и бронещитки простынями, реквизированными из богатых домов. Беднота пока не пользуется ими. Стволы были ранее покрашены для маскировки белой краской, которая местами обгорела и облезла, но на фоне развалин темные пятна смотрелись органично. Блиндажи засыпали сверху снегом. Затем сколотили деревянные пушки из бревен и досок, найденных на развалинах, и привалили их ветками без листьев якобы для маскировки. Лошадей отвели в деревню по соседству, распределив по конюшням, хлевам, сараям, чтобы меньше мерзли. Все еще стоят морозы, иногда по ночам ниже минус двадцати градусов. Термометра ни у нас, ни у деревенских нет, так что могу ошибаться.
На следующий день мы выпустили по три снаряда на орудие, отбивая атаку немцев. Засечь нас не успели, поэтому не беспокоили. На следующий день опять отработали по немецкой пехоте, и примерно часа через полтора в небе на западе появился моноплан-разведчик «тауб (голубь)» с двумя членами экипажа, пилотом и наблюдателем. День был тихий, безветренный, звук мотора был слышен за несколько километров. Я перебежал в рощу, покомандовал ездовыми, говоря, когда какой мешочек с порохом поджигать. «Выстрелили», когда подлетел к нам с запада, и еще раз, когда возвращался с востока. Второй заход аэроплан не стал делать, наверное, экипаж и так уже задубел на морозе. Я вернулся на настоящую батарею, которая выпустила по врагу по снаряду, едва аэроплан удалился километра на три, направляясь к своим артиллеристам, чтобы скинуть цилиндр с вымпелом, в котором записка с целеуказанием, или на аэродром, чтобы оттуда отправить с нарочным. Скорее второе, потому что обстрел начался примерно через час. Немцы вывалили деревянные пушки тридцать шесть снарядов, даже повредив одну. Мы опять постреляли по их пехоте. Опять прилетел «голубь», посмотрел, как сгорают мешочки с порохом, на темные воронки от снарядов рядом с рощей. Наверное, сообщил, что координаты прежние, предложил повторить. На этот раз стреляли точнее, потратив шестьдесят снарядов и повредив половину деревянных макетов, которые наши солдаты быстро восстановили. Так продолжалось почти два месяца. На муляжи было израсходовано несколько сотен снарядов. Настырность немцев была равна их тупости. Наши нижние чины простили мне все грехи, прошлые и будущие. Начальник батареи обещал представить к награде. Может, и сдержал слово, но ничего мне не обломилось.
154
Девятого марта после полугодичной осады сдалась австро-венгерская крепость Перемышль. Именно к ней и пытались прорваться враги, давя на нас изо всех сил. В плен попали девять генералов, две с половиной тысячи офицеров, сто двадцать тысяч нижних чинов, девятьсот пушек и большое количество стрелкового оружия
