не торопится проявить послушание. — Да не гляди ты на меня подозрительно! Все мы тут свои, революционеры. Так что садись и выкладывай. А хочешь, так и председателя волисполкома покличем». Наконец Зазыба понял, что отсюда ему пока не выйти, поэтому с якобы довольным видом сел туда, куда уже показывал атаман, на венский стул между двух атамановых адъютантов. Кутузов подождал, покуда усядется ершистый приезжий, налил из большой бутылки в стаканы и крикнул на другой конец стола хозяину: «Отче, принеси еще пойла, на одного гостя поболе у нас». Поп, словно вол из-под ярма, глянул на него — действительно, трудно быть радушным, если в доме твоем за столом сидит рядом и большевистский комиссар, и разбойный атаман, который выдает себя за революционера, — но не посмел ослушаться. Покуда поп ходил за самогонкой, Кутузов успел пошутить, почему-то обращаясь больше к Зазыбе: «Я у него тут спрашивал: «Отче, знаешь ли ты, чем отличается костельный звон от церковного?» — «Не знаю», — говорит. А я ему: «В церкви звонят — блины-блины-клецки, блины-блины-клецки, а в костеле иначе — трем-блин-пополам, трем-блин-пополам!» Вижу, нравится, но молчит отче, только глазами хитро моргает. Казалось бы, одна религия, христианская, и тоже нет мира — православные на католиков, католики на православных. А тут хотят, чтобы мы, революционеры!..» Говоря это, атаман перевел взгляд на комиссара и, может, как раз потому и не кончил фразу, видно, они уже успели выяснить свои идейные разногласия. Чтобы не накликать на себя худших подозрений, Зазыба выпивал сразу, как только атаман отнимал от стакана бутыль, надеялся, что в пьяной сумятице выберется из этой западни. Но напрасно. Сам атаман хоть и пил тоже немало, однако не хмелел. Оружие бандиты не отобрали ни у Зазыбы, ни у комиссара, и можно было догадаться, что на жизнь их атаман не покусится, зато собирается держать в изоляции до тех пор, пока его бандиты не перетрясут местечко. Атаман был уверен, что тут, в поповом доме, где не только за столом, а в каждом углу сидит кто-нибудь из его подручных, ни комиссар, ни приезжий не посмеют оказать сопротивления. Поэтому он был спокоен и вроде только одним озабочен — чтобы угодить своим вынужденным пленникам. «Кутузов не замарает напрасной кровью своего великого имени!» — восклицал он время от времени. И действительно, утром, когда кутузовцы с полными мешками награбленного покидали местечко, Зазыба даже отцовского коня нашел на том самом месте, где привязал вчера, а попадья привела к телеге заспанного Масея, который, пожалуй, мало чего понял из того, что происходило всю ночь. Больше всех был сбит с толку комиссар Олейников. Будто оглушенный, он долго поглядывал в конец местечковой улицы, где медленно, как редкий туман, оседала пыль, поднятая атамановой конницей, и машинально почесывал давно не стриженный затылок. Потом сплюнул подальше от себя, словно вдогонку атаману, и спросил: «Чего приехал?» А как услышал от Зазыбы, с каким делом явился к нему таращанец, заматюкался, затопал ногами: «Не мог сказать раньше! Тайну хранил! Вот кого надо было агитировать — бандюков этих и ихнего идейного атамана! Готовый эскадрон имел бы сразу же!» — «Нам не треба таких, — улыбнулся Зазыба. — Нам в бригаду нужны сознательные бойцы пролетарского или крестьянского происхождения». От этого комиссар прямо взвился: «А думаешь, нам тут сознательные не нужны? Кто будет сражаться с такими вот идейными атаманами, как этот Кутузов, несознательные? — Потом поуспокоился, затих и с надеждой в глазах посмотрел на Зазыбу. — Слухай, возьми меня с собой, а? К чертовой матери всех этих атаманов! Пойду на войну как человек и буду воевать за Советскую власть с настоящим врагом! Вот зараз примчится из Климовичей с отрядом Сурта, и буду я просить, чтобы отпустил. Возьмешь?»
К этому вот Артему Олейникову Зазыба теперь я собирался мысленно в Держинье. Во всяком случае, если Артем и не знает ничего про августовское совещание, которое созывал в Мошевой Крутогорский райком партии и на которое не попал Чубарь, то беседа с ним будет все равно на пользу — обычно лесники, даже глухие, слышат и видят больше, чем это иной раз кажется.
— Ну вот, — с укором сказал Чубарю Зазыба, — оказывается, и для меня работа нашлась, а ты уж хотел, чтобы…
— Работы теперь для всех хватит, — с затаенным неудовольствием откликнулся Чубарь. — В конце концов, твое дело, когда ехать в Мошевую, завтра или на день-два позже. Но чтобы долго не тянул. И перед тем, как поедешь, вызови ко мне Драницу.
— Ты что, не знаешь, с кем теперь Драница твой дружбу водит? — оторопел Зазыба. — Он же завтра продаст тебя Браво-Животовскому!
— Ничего, — нарочно не обратил внимания на растерянность Зазыбы Чубарь. — Ты ему только скажи, что я здесь, а потом уж моя. забота будет снова в свою веру переманить его.
ХII
Чей-то мужской голос крикнул на темной, сумрачной улице:
— Это вы из Веремеек?
Солдатки от неожиданности остановились, притихли. Наконец нехотя откликнулись:
— Мы.
— Тут из ваших одна у меня в доме, — подошел ближе мужчина, — так пойдемте и вы.
— Кто, Роза? — моментом обступили его, прямо прилипли веремейковские женщины.
Он вроде бы не услыхал вопроса. Рассказывал дальше:
— А другая баба в комендатуре. Немцы отправили ее в нашу, яшницкую. Будет завтра разбираться комендант, что она натворила, в чем провинилась. — Помолчал и добавил: — Вот какие вы… Другие бабы ходили к нам, так все было тихо, а вы вдруг наделали делов.
— Да уж… — вздохнув, как бы повинилась за всех перед незнакомцем Анета Прибыткова.
В доме, куда яшницкий житель вскоре привел веремейковскую компанию, кроме растерянной Розы Самусевой были еще две женщины, одна, наверное, жена хозяина, еще молодая, хотя и тучная женщина, другая постарше, то ли ее свекровь, толи, может, теща его, сидя на низенькой скамеечке, она качала деревянную зыбку на веревках.
Роза услыхала голоса попутчиц, когда те проходили во двор мимо окна; она знала, что это ее односельчанки, так как хозяин обещал перехватить их у лагеря и привести сюда; вскочила с жесткого венского стула, на котором сидела у оштукатуренной стены между окнами, и, как только отворилась дверь в сенцы, а за порогом в темном проеме возникли знакомые фигуры, кинулась навстречу.
— Ну, кто бы подумать мог! — всплеснула она руками. — Они же за еврейку меня приняли!
— Еще что скажешь! — не сразу поверила ей Варка Касперукова.
Тогда подала голос молодая хозяйка.
— А что странного? — усмехнулась она. — Аккурат евреечка.
— Ну, какая она евреечка, — пожала плечами Анета
